– Вы едете с пересадкой?
Я не успеваю ответить. Контролер настроен решительно:
– Покажите ваш билет, пожалуйста.
Он просит так учтиво, что я развожу руками.
– Так я и думал, – говорит он.
Ни один пассажир не смотрит в нашу сторону. Моя трагедия их не касается. Контролер вынимает маленькую записную книжку, что-то заносит в нее и уходит. Возможно, в нем заговорило сердце, возможно, это понимающий человек, всякое бывает. Но на вокзале в Тулузе меня ждут. Без военной музыки, но с легковой машиной. Почти броневик, закрытый со всех сторон. Во время поездки вижу только верхние этажи зданий, ничего больше. Специальная машина для важных гостей, потому что нам уступают дорогу. Ни в один город я не въезжал с таким почетом. Но я, конечно, догадываюсь, куда попаду. Во всех европейских городах я почему-то попадаю в полицию. В Америке я меньше всего имел дела с фараонами и с судьями, а в Европе это обычная вещь. Куда бы я ни отправился, в какой бы поезд ни сел, все равно попаду в полицию. Не удивительно, что Европа выглядит такой отсталой, у людей ведь не остается времени на работу, они его проводят в полиции. Yes, Sir! По-хорошему, Америка не должна давать европейцам ни гроша, потому что все деньги они тратят на полицию.
– Откуда вы прибыли?
Первосвященник снова сидит передо мной. Они везде одинаковые. В Бельгии, в Голландии, в Париже, в Тулузе. Обо всем спрашивают, все хотят знать. Немыслимое дело ответить на все их вопросы. Мне бы лучше промолчать, притвориться немым, но я постоянно впадаю в одну и ту же ошибку: начинаю отвечать. Притворись я немым, они бы с ума посходили от любопытства. Все полицейские участки пришлось бы переименовывать в сумасшедшие дома или снова, как в старые времена, разрешить пытки. Впрочем, не отвечать тоже трудно. Проклятый язык двигается сам по себе. Это ведь вопрос привычки. Тебя спросили, ты отвечаешь. Невыносимо видеть, как вопрос остается без ответа. Только ответ приносит всем определенное спокойствие. Неважно, что ты отвечаешь, главное – ответить. Вопрос откуда является, по-видимому, краеугольным камнем европейской цивилизации. Люди, не пользующиеся этим вопросом, в сущности, глупые обезьяны. Если бы они задались вопросом почему?– сразу превратились бы в людей. Yes, Sir!
– Так откуда же вы прибыли?
Я решил не отвечать на проклятый вопрос, но не выдержал.
У первосвященника в глазах поблескивало самое настоящее любопытство. Наверное, он проникся чем-то личным ко мне. Может, завидовал. А я ведь всего лишь приехал из Лиможа. Может, так и сказать ему? Или упомянуть, что вообще-то я приехал из Парижа? Нет, пожалуй все же Лимож... Он ближе...
– А не из Парижа? – первосвященник не желает мне верить.
– Из Лиможа, – упорствую я.
– У вас в кармане перронный билет. Он куплен в Париже.
– Ну и что. Завалялся в кармане с давних пор.
– С каких примерно?
– Ну две или три недели.
– Странно. Помечен вчерашним числом.
– Наверное кассир ошибся.
– Значит, – стоит на своем первосвященник, – вы сели в поезд в Париже?
– В общем-то, да. Но от Парижа до Лиможа я дорогу оплатил.
– Ну да, вы ведь всегда платите, – у первосвященника совершенно каменное лицо. – Вот в кармане у вас завалялся даже перронный билет. Будь у вас билет на поезд, вам бы не пришлось тратиться на перронный... Но, в конце концов, это ваше личное дело, – смягчается он. – Покажите билет из Лиможа в Тулузу.
– Я сдал его.
– Тогда у вас должен остаться перронный билет.
– Зачем мне его хранить? Выбросил, наверное.
– Ладно, бывает и так. – Не такой уж он плохой человек. – Кто вы по национальности?
Очень деликатный вопрос. Он мог бы не задавать такого вопроса. Я ведь лишился национальности вместе с потерянными документами, это доказал мне мой американский консул. Он, правда, говорил, что есть много французов, которые даже не умеют хорошо говорить по-французски, но тем не менее являются гражданами Франции. Интересно. К кому тут мягче должны относиться – к своим соотечественникам или ко всяким иностранцам? Наверное, к иностранцам. Они ведь не знают местных законов страны. Поэтому я и выпалил:
– Я немец.
Да, так я и сказал.
Что они сделают с бошем, у которого нет документов и который зайцем ездит по их железным дорогам.
– Вот тебе и на! – удивился первосвященник. – Немец. Да еще наверное из Потсдама?
– Нет, я из Вены.
– Но это же Австрия, – покачал головой первосвященник. – Впрочем, какая нам разница? Пусть немец. Есть у вас паспорт?
– Ну что вы. Паспорта у меня нет.
– Как так? – вечно они этому удивляются.
– Я потерял свой паспорт.
И опять все началось сначала. Так хорошо разговорились, только начали понимать друг друга и вдруг этот дурацкий вопрос. Наверное его придумали в Пруссии, потому что все, что связано с вмешательством в личную жизнь человека, придумано в этой стране. В Пруссии, а еще в России, люди необыкновенно терпеливы и позволяют делать с собой все, что угодно. Там перед любым фараоном люди застывают в ужасе.
Через два дня на коротком суде мне дали четырнадцать дней тюрьмы.
За обман железнодорожных чиновников. Хорошо, что они не узнали, что это уже не первый мой обман, а то закатали бы меня в тюрьму до конца моих дней. То, что я назвался немцем, не сделало их добрее. Но отсутствие паспорта даже помогло. Как предполагаемого иностранца меня ввели в особую рабочую группу. Мы там производили какие-то странные прищепки. Впрочем, даже наши работодатели не могли толком объяснить, что это такое. Может быть часть детской игрушки, а может, секретная деталь военного корабля. Впрочем, были и такие, что утверждали, что мы занимаемся производством особых частей к дирижаблям или к подводным лодкам. В общем, никто ничего толком не знал. Я, например, больше склонялся к тем, кто говорил о подводной лодке. Где-то я читал, что именно при ее строительстве используется масса деталей, которые больше нигде не используются. Моя работа заключалась в складывании готовых прищепок в отдельные кучки. В каждой должно было быть сто сорок четыре штуки. Когда я уже сложил первую кучку, надзиратель вдруг засомневался, а точно ли там именно сто сорок четыре штуки, не просчитался ли я?
– Вряд ли. Я считал медленно.
– Я могу полагаться на ваши слова?
Надзиратель выглядел таким озабоченным, что я и сам начал сомневаться, не ошибся ли? Может, пересчитать? Надзиратель с таким решением согласился. Конечно, лучше пересчитать, чтобы избежать случайной ошибки. Если прищепки сосчитаны неправильно, может выйти неприятная история, мы оба это понимали. Тем более, что надзиратель признался мне: у него старая мать и трое детей.
Когда я еще раз пересчитал прищепки, надзиратель приблизился.
На его лице появились тревожные морщинки. Он все-таки сомневался.
Не желая портить ему настроение, я сам предложил пересчитать прищепки еще раз. В конце концов, у него престарелая мать и трое детей... Мало ли... Я не хотел быть причиной неприятностей для такого обязательного человека. Ошибиться легко, сказал я. И понял, что поступил правильно, потому что надзиратель прямо расцвел:
– Святые слова! Пересчитайте еще раз, ради Бога! Пересчитайте с очень большой точностью. Если в кучке окажется деталей больше или меньше, директор тюрьмы сделает мне замечание. Даже не знаю, как я это выдержу. Так ведь можно лишиться службы, правда? В дома у меня престарелая мать, и жена не совсем здорова. Пересчитайте точно, как можно точней. В кучке должно оказаться ровно сто сорок четыре прищепки. Может, вам лучше считать дюжинами? Тогда не так легко сбиться.
К дню своего освобождения я с большой долей надежности собрал три кучки. Только в них я был уверен. В каждой было ровно по сто сорок четыре прищепки, ни одной больше, ни одной меньше. Хотя в душе думаю, что вполне мог ошибиться на одну-другую. Если так, то у надзирателя могли быть большие неприятности. Все же, старая мать, не совсем здоровая жена, трое детей. С таким хозяйством надо обходиться очень внимательно.