Такое случалось не очень часто. И именно поэтому дети так бурно воспринимали все это. Папа отправлялся с сыном поесть мороженого в кафе, погулять по городу, иногда они плыли на лодке до Саксонской Кемпы – популярного места загородных прогулок. Встречали там – будто бы случайно – какую-то даму. Тогда папа оставлял сына с местным торговцем песком, а сам уходил гулять с этой дамой, о чем маме говорить не следовало. Игры с Фелеком-оборванцем, сыном торговца песком, были чудесным, незабываемым приключением, а сам Фелек пару раз появлялся в повестях и рассказах Корчака.
Сын обожал отца. Он был идеалом Генрика.
Мне все в тебе нравилось: и то, что у тебя на руках волосы и жилы, и то, что ты вечером в постели читаешь газеты, что у тебя есть визитные карточки, пресс-папье – тяжелое, мраморное, а не промокашка на нитке. Мне нравилось, что, обмакнув перо в чернильницу, ты ловким движением стряхиваешь излишек чернил, так, что никогда не поставишь кляксы; что, заводя часы, знаешь, на каком обороте нужно остановиться; что, когда ты идешь по улице, тебе столько людей кланяется, столько у тебя знакомых; что ты получаешь письма с заграничными марками; носишь пенсне, которое не спадает у тебя с носа; что ты куришь сигары и что у тебя столько ящиков в столе; что не всегда снимаешь шляпу перед костелом…{48}
Именно к отцу он чаще всего обращается в «Дневнике», а связанные с ним эпизоды полны давней, тревожной восторженности. В воспоминаниях Корчака отец возвращается из загробной жизни, чтобы на минутку вырвать сына из страшной реальности гетто, забрать в безопасное прошлое: в Варшаву девятнадцатого века. Совместный поход на рождественское представление, где играли дети из монастырского приюта, видимо, стал для Генрика одним из важнейших детских впечатлений. Почти шестьдесят лет спустя старый, больной, усталый человек в нескольких десятках предложений так выразительно, так живо воссоздал это событие, как будто оно произошло накануне:
Длинный зал приюта, занавес, тайна, теснота, ожидание.
Какие-то странные существа в темно-синих фартуках и белых шапочках на голове, с жесткими крыльями.
<…>
Таинственная дама посадила меня в первом ряду.
Не делайте этого, если ребенок не хочет. Я бы лучше сел где-нибудь сбоку, пусть бы даже заслоняли, пусть даже в самом тесном и неудобном месте.
Беспомощно:
– Папочка.
– Сиди. Дурачок.
По дороге я задавался вопросом, будут ли там Ирод и черт.
– Увидишь.
Эта скрытность взрослых доводит детей до отчаяния. Не делайте детям сюрпризов, если они того не хотят. Им нужно знать, заранее понимать, будут ли стрелять, точно ли будут, когда и как. Ведь надо подготовиться к долгому, далекому, опасному путешествию. <…>
Началось. Нечто неповторимое, единственное, окончательное.
Людей не помню. Не знаю даже, красный был черт или черный. Скорее, черный, с рогами и хвостом. <…> Сам царь Ирод называл его:
– Сатана.
И такого смеха, и таких прыжков, и такого взаправдашнего хвоста, и такого «нет», и таких вил, и такого «иди» – не видел, не слышал…{49}
Описание совместного похода на спектакль – подробный анализ взаимоотношений ребенка и взрослого. Сын доверяет отцу и любит его. А отец? Он сердится, наверное, его раздражает боязливость сына. Может, отец хочет добиться от него более мужского поведения? Корчак-воспитатель в обиде на него за то, что презирал детский страх, не разобрался, не приласкал. Маленький Генрик, великодушный, как все дети, прощает.
Ведь, возвращаясь с представления домой, они заходят поесть мороженого, а может, выпить воды с соком – с мамой бы и речи быть не могло о таком, в приютском зале было жарко, ребенок вспотел и может простудиться. Ребенок и впрямь простужается – рассеянный отец даже не заметил, что сын потерял шарф. Правда, простуда не очень сильная, но мальчика приходится уложить в постель. Может, это демонстративное действие, направленное против безответственного папы? Мама предупреждает: никакого мороженого до самой весны.
Между родителями происходит какая-то игра. Генрик лежит в постели уже третий день, а когда отец подходит к нему, мама сурово одергивает:
– У тебя холодные руки. Не подходи.
Отец, покорно выходя из комнаты, бросил на меня многозначительный взгляд.