— Девушка! Тут в отделе работает кто?
Пятиэтажный дом, в котором Воронков жил после гибели родителей в автокатастрофе, был продуктом той эпохи, когда в каждом городе ударным темпом возводили «свои Черёмушки». Как ни странно, у этой пятиэтажки имелся лифт во внешней стеклянной пристройке, прозванной в народе «градусником», но хрущоба от этого не перестала быть хрущобой. Именно благодаря этому, обменяв двухкомнатную квартиру, где он жил с детства, на однокомнатную здесь, Сашка смог на доплату похоронить родителей и отдать деньги за вторую разбитую машину — оставшийся целым и почти невредимым другой участник столкновения оказался каким-то деятелем при какой-то пацанской бригаде. Не настолько мелким, чтоб братва ему сказала «твои проблемы — ты решай», но и не настолько крутым, чтобы сделать широкий жест и отпустить Воронкова «с миром».
Переться на самый верх пешком не хотелось, и поэтому Сашка нажал на кнопку около забранной решёткой железной двери. Наверху что-то лязгнуло, брякнуло, но лифт, висящий где-то этаже на четвёртом, двигаться не пожелал.
Пришлось всё же подниматься на своих двоих, причём, не иначе как в издевательство, когда Сашка добрался до середины пути, лифт как ни в чём ни бывало взвыл и поехал вниз.
«Ну всё не слава богу!» — раздосадовано думал он, ковыряя ключом заевший замок, и, открыв дверь, убедился в справедливости своих мыслей. Крохотный коридорчик не мешал взгляду сразу окинуть чуть не всю маленькую квартиру разом и отметить новую деталь пейзажа: тёмное пятно на потолке в углу комнаты. По краям пятна шла подозрительного желтоватого цвета кайма, а по обоям вниз спускались уже откровенно ржавые потёки. На полу и на столе, сохранившем в неприкосновенности сервировку поспешного холостяцкого завтрака (чайник, заварочник, грязная чашка, початая пачка рафинада и пустая банка из-под шпрот) тоже были пятна.
— Ну, гадство… Дождя ж не было! — вслух произнёс Воронков, обращаясь то ли к собаке, то ли к тряпичной кукле, сидящей верхом на заварочном чайнике. Джой смешно наклонил голову и что-то буркнул, а кукла ничего не сказала, а лишь внимательно и недобро глянула на Сашку.
«Чего-чего? Опять?!» — и Воронков, повернувшись к безрадостной картине спиной, пошёл на кухню, где вытряхнул в раковину ту самую мороженную щуку, купленную им в пику самому себе. Противное ощущение оставалось, и он вернулся в комнату — для этого всего-то нужно было сделать три шага по жалкому подобию коридора.
— Ладно, рыбу я, положим, съем, и всё тут. А с тобой что делать? — поинтересовался он у куклы. Та снова промолчала, но взглянула уже откровенно враждебно. Нет, кроме шуток! Совершенно точно, взглянула! И ничего хорошего этот взгляд не сулил — словно эта кукла точно знала, что впереди Сашку ожидает ещё какая-то пакость, и ей, кукле, хотелось бы посмотреть, достаточно ли плохо ему будет, или придётся придумать что-то ещё.
Чувствуя себя полным дураком, он пододвинулся к столу поближе и вгляделся в это тряпичное подобие толстой румяной девахи. Ничего особенного: намалёванные акварелью щёки, пуговичные глаза — столетней давности подарок тёти Кати… Или тёти Клавы? Какая, к чёрту, разница!
Выругав себя, Сашка принялся за уборку, решив не обращать внимания ни на что. Мало ли, может простудился, по такой погоде запросто возможно. Вот сейчас поедим, потом из аварийного запаса сто грамм для профилактики примем и как завалимся дрыхнуть до десяти утра! И всё будет в полном ажуре, и никто втихую наблюдать за тобой не будет!
Сказать было легко… Хоть спиной, хоть боком — взгляд глаз-пуговиц продолжал чувствоваться, вызывая раздражение и пугая своей чётко ощущаемой реальностью. Это продолжалось с полчаса и, наконец, не выдержав, Сашка резко повернулся к кукле, сдернул её с чайника и с ненавистью швырнул на антресоли, куда-то в дальний угол. На душе немного полегчало и, закончив вытирать ржавые пятна с клеёнки, Воронков вернулся на кухню. Нарочито хозяйским жестом он приподнял рыбину за хвост, а другой рукой подхватил под жабры, желая выяснить, разморозилась она или ещё нет.
Щука разморозилась вполне. То есть до такой степени, что, продолжая висеть вниз головой, она вдруг ощутимо дёрнулась, изогнулась, а когда распрямилась и замерла, то средний палец левой руки Воронкова оказался у неё в пасти. Вскрикнув от неожиданности, Сашка инстинктивно попытался его выдернуть, и загнутые зубы, само собой, впились в него ещё сильнее.
— Ах ты…— он выматерился и, подавив желание ещё раз дёрнуться, аккуратно положил рыбину на стол. Осторожно действуя невредимой рукой, разжал челюсти рыбины и вытащил пострадавший палец, а вернее пальцы — эта сволочь умудрилась повредить ему сразу указательный и средний! Но как?!