— То есть вы подтвердили, что выполнили его задание — отравили Аллилуева?
— Если это было отравление — то да.
— Скажите честно, Ефросинья Федоровна, — лицемерит Рюмин, — вы правду говорите? Не обманываете следствие? Не всякая женщина пойдет на такой риск, как отравление, и не каждый арестованный признается следствию в содеянном так откровенно, как вы, тем более что никаких других доказательств, кроме показаний Кабаева и вашего чистосердечного признания на этот счет не имеется.
— Я показала правду, — ответила растерявшаяся Рукавцова.
— Что же вас сдерживало раньше, почему вы отрицали свою вину с таким упорством?
— Я боялась ответственности.
— Следствие понимает вас так, что вы боялись сознаться, чтобы не нести наказания?
— Да.
— Боялись, что будет тяжелое наказание?
— Да.
— А сейчас у вас страх прошел?
— Сейчас мне уже все равно.
31
— Ну вот видишь! — вместо приветствия крикнул Влодзимирский вошедшему Захожаю. — Оказывается, не — все так безнадежно было, как ты думал! Нашел Рюмин болевую точку у Рукавцовой, нажал и дело сделано.
— Можно ознакомиться? — Захожай потянулся к протоколу.
— Естественно! Читай и учись! Какой-никакой, а опыт.
Захожай прочел протокол и не сдержался, брезгливо поморщился.
— Опять что-нибудь не так? — живо отреагировал Влодзимирский, внимательно следивший за выражением его лица во время чтения. — Сомневаешься?
— Мой девиз: не вижу — не стреляю. Рюмин бьет вслепую.
— Что ты предлагаешь? — забеспокоился Влодзимирский. — Прекратить дело?
— На худой конец закрепите эти показания допросом Рукавцовой с участием прокурора. А вообще — нельзя начинать с конца. Чтобы обвинять в отравлении — надо иметь факт отравления. А что если в суде кто-то поинтересуется заключением медиков о причинах смерти? А там об отравлении ни слова?
— Я допускаю, что исследования на предмет отравления не проводились. Он был тяжело болен и ограничились прежним диагнозом.
— Но если мы поднимем вопрос об отравлении — последует новое исследование. Дополнительное. А это повлечет за собой эксгумацию трупа. Вы представляете, что может произойти? Если отравление не подтвердится?
— Ну тебя к черту, Захожай! С тобой социализм и за сто лет не построить: слишком осторожен и фантазируешь много. Вот забирай свою Рукавцову домой и закрепляй ее показания с местными прокурорами. А суда не бойся: там дурак на дураке сидит и дураком погоняет. Эксгумация для них — слишком тонкая материя. И не рискнут. Никогда не рискнут! Кто захочет подставлять свою задницу в случае чего? Ты бы подставил? Вот то-то и оно! Впрягай своих прокуроров, заставляй их работать и брать на себя ответственность за соблюдение законов. Их же вырвали из «ежовых рукавиц»?
— Вроде бы, — засмеялся Захожай и Влодзимирский поддержал его своим дробным смехом.
32
К началу 1940 года почти весь руководящий состав УНКВД малкинского набора сменил уютные горкоммунхозовские квартиры на грязные и завшивленные тюремные камеры. Для одних базовой тюрьмой была Лубянка, для других — Лефортово, иные перебивались во внутренней тюрьме УНКВД в городе Краснодаре. При необходимости их перемещали из одной тюрьмы в другую, но ненадолго. «По миновании надобности» возвращали обратно. Шла напряженная работа по ликвидации старых чекистских кадров, выполнивших свой долг перед ВКП(б). В конце февраля Военная коллегия Верховного суда СССР осудила к высшей мере наказания Кабаева, Абакумова, Шашкина и Захарченко. Верные слуги Сталина и Ежова уходили в бесчестье тихо, без митингов и демонстраций, оставляя свои жуткие тайны в пухлых архивах Лубянки. В тридцать седьмом эти люди дружно откликнулись на призыв вождя всех времен и народов о ликвидации идиотской болезни беспечности и повышении бдительности, и под мудрым руководством ЦК провели в стране огромную очистительную работу, выуживая из всех щелей «затаившихся троцкистско-бухаринских шпионов и диверсантов». Они уходили, оставляя в наследство будущим поколениям чекистов отработанную систему борьбы всех против всех, забрызганные кровью обличительные протоколы и свои «чистосердечные» признания, в которых со свойственным им цинизмом щедро делились опытом безудержной показухи, изощренной фальсификации, изуверских пыток, варварского растления масс и насильственного приобщения к сотрудничеству в форме стукачества и злобных оговоров.
Брали их не всех сразу, а группами, доводили до кондиции и лишь потом производили новые аресты.