На войне убивали. Пришло известие: погибли сестра и брат мамы — Лиза и Аркаша. Не понимая, что стряслось с мамой, настороженно-внимательно следили за нею притихшие сестры и брат. Никогда не видел такой маму и Дима. Он был озадачен, что, кроме них и отца, у мамы кто-то был еще. Кого-то еще она тоже любила. Невидимой им прежде стороной, обращенной к Лизе и Аркаше, повернулась она к ним и была неузнаваема. Она сидела за столом с покрасневшим, зареванным лицом, смотрела на мокрый скомканный платок, искала на нем сухие места.
— Мам, не плачь, — говорил ей Дима.
— Ничего, Димочка, — отвечала она и смотрела просветленно. — Я сейчас.
Но еще не однажды мама, казалось бы успокоившаяся и все забывшая, вдруг менялась в лице, как маленькая, кривила губы и, достав платок и сев за стол, беззвучно плакала.
А в селе говорили о еде, одежде и дровах. Нужно было делать все, чтобы не голодать, поддерживать тепло в оберегавшем их от непогоды доме, не мерзнуть на улице. Щепотка соды и крахмала, сахарин в пакетиках, соль, продуктовые карточки, свечи, керосин для примуса и настольной лампы — все было нужно. Каждым предметом дорожили, каждый предмет знал свое назначение и помогал жить. Обо всем этом все время говорила мама. Этим жил и как самое важное в жизни понимал Дима.
— Ты у меня умный мальчик, — сказала мама, увидев, что пол подметен и принесена из колодца вода.
Не в первый раз так сказала, погладила по голове и незаметно для сестер и брата чуть прижала к себе. Он вдруг увидел, что он хороший и все понимает, вдруг понял, что вот т а к и м х о р о ш и м и у м н ы м о н т е п е р ь б у д е т в с е в р е м я. Он будет ходить за водой и подметать полы, будет следить за сестрами и братом, просушивать одежду и обувь на печке. Если понадобится, он сможет не есть день, два, много дней подряд. Почему всем так хочется есть? Разве нельзя потерпеть?!
Сумеречное лицо, замедленные движения и особенно в темную полоску серый пиджак, наползавшие на большие черные ботинки такие же брюки в мелкий белый горошек темная рубашка с глухим воротом делали незнакомца взрослым. Но короткие примятые волосы, суженная в висках голова, тугие щеки и маленькие заплывшие глаза явно были мальчиковые.
— Костюм отца. Мамка велела, — невнятно сказал незнакомец.
— Папа на войне, — ответил Дима.
Он растерялся. Все походило на неправду: и то, что маме понадобился костюм отца, и то, что она была названа мамкой, как ни он, ни сестры, ни брат никогда не называли ее, и выжидательный взгляд незнакомца.
— Костюм. Мамка велела, — повторил незнакомец.
Его глаза показались Диме спокойными и не должны были бы обманывать. Да и откуда незнакомец мог узнать о костюме отца, если не от самой мамы? Еще не приходилось Диме кому-то не верить, и теперь он чувствовал, как легко и просто было верить и как трудно и нехорошо было не верить.
— Мама, наверное, хочет продать костюм, чтобы купить валенки или бурки? — спросил он.
Незнакомец кивнул.
Теперь Диме стало ясно все. Значит, мама нашла валенки или бурки для сестер и брата, чтобы они могли ходить в детсад зимой, и сейчас ей нужны были деньги. На деньги, вырученные за костюм, можно было купить что-нибудь еще. Например, муки. Или какой-нибудь крупы. Он уверенно снял с сундука под полатями легкое вылинявшее покрывало и поднял крышку. Он знал, что там было. Бережно перекладывая содержимое сундука, он отдал костюм склонившемуся над ним незнакомцу. Тот взял пиджак и брюки в охапку.
— Аккуратно! — недовольно сказал Дима. — Помнешь ведь!
Незнакомец послушался.
Догадавшись, что маме могли понадобиться и ботинки отца, Дима предложил взять их тоже. Его не только не удивило, что зачем-то понадобилось платье мамы, но, охотно показывая, что находилось в сундуке, он спрашивал:
— А это нужно? Это она тоже говорила взять?
— Это тоже, — сказал незнакомец, складывая отобранные вещи в покрывало.
— Лучше в простынь, — не согласился Дима.
Через несколько дней он узнал вора в милиции. Все их вещи вор продал за бесценок кочевавшим у села цыганам, денег у него почти не осталось. Как от солнца жмурясь, вор улыбался стыдившей его маме и офицеру-милиционеру с красными погонами, но не переживал, не стыдился.