Энтузиазм Николая Гавриловича понятен — Кавказ его явно интересовал и теперь появлялся полноценный источник сведений как по истории, так и по современному положению края.
Когда в 1859 году Добролюбов опубликовал в «Современнике» обширную статью «О значении наших последних подвигов на Кавказе», то Чернышевский его консультировал. Статья демонстрирует подробное — почти без фактических ошибок — знание истории Кавказской войны и ее завершающего этапа.
Вообще Кавказ в разных аспектах постоянно мелькает в текстах Чернышевского.
В 1861 году, когда шло интенсивное завоевание Западного Кавказа, он писал в мартовском номере «Современника», высмеивая полицейскую систему Меттерниха: «Система эта возникла из незнания об истинном положении дел… Меттерних просто не знал государства, которым управлял; вся беда произошла оттого, что он, не потрудившись познакомиться с управляемыми племенами, предположил их враждебными, когда они еще и не думали быть враждебными… вообразил, будто он должен управлять какими-то чеченцами, лезгинами, шапсугами, у которых за каждым холмом, на каждой поляне таится Шамиль или Казы-Мулла, готовый выскочить на борьбу с ним…»
То есть Николаю Гавриловичу была ясна степень отторжения горскими племенами русского владычества. И если чеченцы и лезгины — Восточный Кавказ — были давно на слуху, то шапсуги, одно из крупнейших племен Западного Кавказа, оказались в поле зрения русской публики совсем недавно. Чернышевский внимательно следил за происходящим на Кавказе.
А в декабре того же года в программной статье «Не начало ли перемены?», опубликованной в «Современнике», он выбирает кавказский сюжет для принципиального противопоставления: «Мы нашли ближайшую причину той невозможности защитить свои права, которая заставляет дюжинных людей в народе безответно переносить страдания и неприятности, не обнаруживая даже злобы на обидчиков. Но ведь если всмотреться в эту частную ближайшую причину, то она сама требует объяснения. (Понятно, что безответно подчинился тяжелому и оскорбительному чеченскому порядку обращения русский пленник, уведенный в Гергебиль или Гуниб мюридами Шамиля. Он был один против сотни, против тысячи людей. А здесь наоборот.)»
Знание Чернышевским кавказской ситуации было достаточно конкретно. В письме отцу в Саратов от 8 сентября 1859 года он писал: «Здесь много говорят о взятом в плен Шамиле. Для него приготовлено помещение в Таврическом дворце и вообще он будет принят с большим почетом. Насмотревшись на него, предложат ему избрать для жительства Казань или Киев. Слава Богу, теперь Кавказ не будет поглощать ежегодно по 25 000 русских солдат; одна из тех язв, которые истощали Россию, закрывается».
Чернышевский весь 1858 год был редактором «Военного сборника», издания вполне официального и при этом глубоко замечательного, куда стекалась самая разнообразная информация — в том числе и с Кавказа. Так что цифра
— 25 000 ежегодно погибающих на Кавказе в боях и от болезней солдат, очевидно, имеет под собой основу. Но по существу, Чернышевский заблуждался. Предстояло еще пять лет войны на Западном Кавказе. В частности, с теми же шапсугами…
Пленение Шамиля и его появление в Петербурге, как событие не только значительное по своему смыслу, но и парадоксальное по отношению к нему публики, привлекало внимание круга Чернышевского. В сатирическом приложении к «Современнику», журнале «Свисток», № 2, Добролюбов запечатлел эту уникальную ситуацию: «Во всех книжных и эстампных магазинах Петербурга портреты Гарибальди заменены уже портретами Шамиля! К этому мы были совершенно не подготовлены! Между тем, в публике поднялся такой энтузиазм к Шамилю, какого не бывало во время посещения России Дюмою… При том же мы были совершенно озадачены г. Горяиновым, который в Северной Пчеле доказал, что мы ходим смотреть на Шамиля вовсе не с тем чувством, как на Дюму; что мы все одушевлены теперь не простым любопытством, а самым патриотическим желанием повесить и растерзать в клочки ужасного иностранца, с которым обходятся так несправедливо, т. е. прилично и гуманно. Против такого воззрения на Шамиля с русской точки мы уже ничего не можем возразить».
Добролюбов иронизировал не напрасно. Восторг столичной публики при виде Шамиля и в самом деле мог поставить в тупик. Г. Горяинов, конечно же, был не прав. Есть свидетельства современников, что когда Шамиля возили по улицам Петербурга, из толпы кричали: «Мы вас любим!»