Комната за металлической дверью в конце коридора — словно конец кошмара. Размером четыре на четыре метра, она освещена нормальным, хоть и слабым светом. Посередине металлический прилавок, стены по ту сторону полностью заняты полками. На полках — ящики с боеприпасами, стопки одежды, десятки сапог, фляг, ножей. А на самой нижней — богатая экспозиция оружия всех сортов и калибров.
Дюран взмахом руки приветствует человека за прилавком. Тот в ответ встает по стойке «смирно» — четко, как на параде. На рукаве его формы — сержантские нашивки.
Когда-то одним из условий поступления в Швейцарские Гвардейцы был высокий рост. Теперь критерии вербовки, видимо, стали менее строгими, так как стоящий передо мной человек вряд ли будет выше метра шестидесяти. У него широкое лицо, похожее на тарелку, на которой подали курносый нос, маленькие глазки и губы, сложенные в насмешливую улыбку.
Капитан обращается к нему по-немецки, на языке нашего последнего Папы. Я изучал его два года. Чего у нас здесь хоть отбавляй, так это времени. И учеба — действенный способ не помереть со скуки.
— Вольно, сержант. Это отец Джон Дэниэлс.
— Так точно, синьор.
— Это имя, а не приказ.
— Очень красивое имя, синьор.
— Я хотел бы, чтобы ты снабдил отца Дэниэлса всем, что необходимо для миссии. Упакуй его с головы до ног.
— Слушаюсь. Сколько дней будет длиться миссия?
— Четыре недели.
Глаза сержанта лезут на лоб.
— Это шутка?
— Я серьезен как никогда. Надо подумать и об оружии. Ты можешь дать мне еще один «шмайссер»?[17]
— Один из последних.
— Давай. Добавь к нему четыре коробки девятимиллиметровых.
— Четыре коробки — это очень много.
— Четыре недели — это очень долго.
— Снаружи полно заброшенных казарм.
— Не там, куда мы направляемся. Знаешь, что? А пусть будет пять коробок. Потом пойдут и другие. Что у нас с гранатами?
— У меня есть тридцать штук.
— Может, пятьдесят?
Сержант отрицательно качает головой.
— Максимум сорок.
— Сойдет и сорок. Сделаем так, чтоб их хватило.
Я ошеломленно смотрю на автомат, который сержант извлекает из свертка старой уличной рекламы Мартини и кладет на прилавок. Он блестит от смазки и кажется абсолютно новым, без царапинки. И все же подобные автоматы я видел только в детстве — в кино про войну.
— Не смотрите на него так, — подмигивает сержант. — Эта красота проспала под землей почти девяносто лет. И тем не менее, она не состарилась ни на день с того момента, как была похоронена в этих подземельях. Настоящий вампир.
Я слыхал разговоры об обнаружении недалеко от каллистовых катакомб пары подземных складов, в которых Вермахт спрятал от наступающих союзников оружие и боеприпасы. Было это за год до окончания Второй мировой. Все эти годы оружие хранилось в смазке в опечатанных ящиках. В таких прекрасных условиях, что теперь оно бесценно. В теперешние времена найти оружие в приемлемом состоянии — это вроде как выиграть в лотерею. А найти практически новое — просто чудо.
Помимо оружия, были найдены также спрятанные нацистами статуи, старинные картины и другие сокровища, теперь украшающие стены Нового Ватикана и Городского Совета.
В основном Совета, а не Ватикана, честно говоря. На весах политической игры чаша Совета перевешивает все чаще. У кардинала Альбани действительно есть причины для беспокойства. То, что в наше время называется добреньким демократическим словом «Совет», в действительности не имеет ничего общего с выборной властью, заведовавшей когда-то городским управлением, хоть оно и представляется ее наследником.
Теперь Совет — это комитет трех семей, тех самых, которые первыми придумали использовать сеть катакомб. В течение шести переломных дней после захвата подземелий эти три семьи без передышки отбивались от потоков оборванцев, которые тоже пытались спрятаться хоть где-то, сбежать из объятого пламенем города. Что с одной, что с другой стороны люди были отчаянные, терять им было нечего. Но те, кто оборонял подземелья, стояли за крепкими стальными решетками, и они были отчаянными людьми с оружием. Снаружи валялись десятки непогребенных скелетов, и среди них хватало скелетов женщин и детей.
Некоторые темные эпизоды этой короткой войны рассказываются только шепотом. Говорят, некоторые коридоры населяют призраки пленников, до смерти забитых палками или замурованных живьем в удаленных от обитаемых частей коридорах. «Если приложишь к некоторым стенам ухо, — пугают детей матери, — можно услышать голоса».
Когда, вместо того чтобы биться о решетку и выкрикивать оскорбления, беженцы начали слезно умолять впустить их, защитники катакомб смягчились — по крайней мере, так казалось — и открыли решетки.
Но так только казалось.
Рассказы о тех днях — сплав ужаса и надежды. Мне так и видятся толпы обездоленных, стоявших в очереди перед вооруженными людьми. Отбирающие в противогазах и тяжелых защитных костюмах ходили вдоль цепи, рассматривая, выбирая. Время от времени они трогали за плечо кого-нибудь из несчастных, и этот жест означал, что выбранный, мужчина или женщина, может зайти в катакомбы, в безопасность.
Представляю себе напряжение тех мгновений, в которые человек вынужден был выбирать между безопасностью убежища и своими чувствами. Представляю себе девушку… Она молода и очень красива. Она выглядит здоровой. Человек с противогазом и сипящим дыханием грубым жестом велит ей войти, шагнуть за спины трех вооруженных мужчин. Девушка оборачивается, чтобы посмотреть на свою семью. Очерствеет ли в этот момент ее сердце? Спустится ли она в подземелье, выбрав жизнь, или останется умирать снаружи, на ядовитом воздухе?
Девушку, ясное дело, спасают не из великодушия. Простое стремление к комфорту. Девушка красива. Ее появление уменьшит диспропорцию между мужчинами и женщинами в подземелье. Трое руководителей общины имеют свои привилегии. Потом настанет очередь солдат. В конце концов, спустя несколько недель, ее отдадут какому-нибудь холостяку, который сможет заплатить больше всех. Такова жизнь.
Солдаты впускают ее. Снова закрывают решетку. Резкий металлический скрип петель звучит как злой смешок.
После того как девушка спустилась в подземелье и решетка была заперта, трое вооруженных мужчин, оставшихся снаружи, заставили отверженных беженцев вынуть все из карманов. Их багаж к тому моменту уже лежал на земле. В этих сумках, на грузовых и в обычных тележках из супермаркета с изношенными колесами, лежало все подряд: еда, ценные вещи, спасенные из пламени книги. Охранники отвели беженцев за дом. Там находилась яма, покрытая пластиковым полотнищем. Когда один из троих снял полотно, туча мух поднялась в воздух. Пока пленники еще силились понять, что с ними будет дальше, раздался щелчок предохранителя. Последний звук перед выстрелом.