Мой собеседник замолчал и начал наливать в чашки свежий чай. Затем он продолжал.
Второй тяжелый период наступил в начале шестьдесят седьмого. Осенний урожай шестьдесят шестого года был плохим из-за нашествия сельскохозяйственных вредителей, болезней риса. Мы ввели жесткую экономию продовольствия, строжайшее распределение. Каждые десять дней бюро партии провинции собиралось, чтобы обсудить проблемы продовольствия. В это же время начался обстрел побережья и дороги номер один кораблями седьмого флота США. С самолетов американцы стали кидать в реки плавучие мины. Это было внове, усложняло обстановку. Однако мы выкарабкались из трудностей…
Когда удлинились тени и чуть спала жара, мы направились к автомашинам. Красное, раскаленное солнце не успело скрыться за пальмовой рощей, а мы уже выбирались с проселочной дороги на шоссе. Едем на юг.
Переправа через большую реку. Наши мандаты и настойчивость сопровождающих пробивают дорогу даже впереди артиллерии. Узнав, что мы — советские журналисты, артиллеристы приветливо машут. Маленький катерок прилепился сбоку к парому. Слева, на борту парома, стоит сапер и руками подает сигналы мотористу буксира. Приготавливаю фотоаппарат и с разрешения начальника переправы делаю несколько снимков со вспышкой.
Спокойно. Налетов вроде не предвидится. Берег. Паромщики соскакивают прямо в воду, закрепляют цепи, поднимают подвижной мостик с парома на берег. Короткий свисток, и машины одна за другой сползают на дорогу. Не медля, идут встречные грузовики. Если завтра этот паром разбомбят, начнет действовать новый.
По дороге из Нгеана в Хатинь мотор машины заглох, и мы остановились, не доехав несколько десятков километров до «гостиницы». Прикрывая фонарики плащами, светим шоферам, копающимся в двигателе. Два часа было потеряно, и, когда стало сереть небо, свернули в первую же попавшуюся деревушку, которая виднелась за прудом, за прямоугольниками рисовых полей, где конические шляпы жнецов и жниц мелькали среди конических снопов риса. Полчаса ушло на поиски местных властей и вот нам уже предоставлены циновки в лучшем доме деревни.
Нары приткнулись прямо к алтарю предков, где в чашечках еще курятся благовонные палочки. На потемневших деревянных досках хорошо различимы вырезанные иероглифы — какие-то изречения или молитвы. На плетенной из бамбука стенке висят семейные фотографии, портреты бравого юноши в морской форме, девушки в белой кофточке. На снимках все улыбаются. Рядом несколько грамот, вырезки из иллюстрированных журналов и таблица Менделеева. У очага хлопочут хозяева, чтобы чем-то угостить внезапно приехавших гостей. Посмотреть на нас собралась вся деревня.
Пришли местные руководители, партийные и административные, старики достали бамбуковые трубки, в которых катыш табаку кладется на одну затяжку, а дым проходит через слой воды. Потекла беседа. Нам рассказывали об урожае риса, о французской оккупации, о недавно сбитом в уезде американском самолете, о делах в школе и больнице, о работе на шоссейных дорогах. Спрашивали «последние ханойские и московские новости». Потом, смущаясь гостей, деревенские девушки что-то пели.
Снова дорога номер один. Иногда ровная, нетронутая. При полной луне машина мчит до сорока километров в час. Но так бывает считанные минуты. Вокруг воронка на воронке метров по семь-десять диаметром. Вздыбленная земля. Некоторые переправы разнесены начисто. Иногда вокруг пятиметрового мостика через ручей можно насчитать несколько сот воронок. Объезд.
После того как миновали только что наведенный понтонный мост, нас остановили. Подбежал юноша в каске, сказал с вежливой улыбкой несколько слов. И вот мы не едем, а скачем по жуткой, ухабистой дороге. Шофер включает свет и выжимает из «газика» все, на что тот способен.
Вцепившись руками в скобу, Кан кричит нам:
— Зона бомб замедленного действия. Их ищут — не могут найти. Они ушли глубоко в землю, их засыпали новые взрывы. Другого пути нет.
Некоторое время спустя я встретил одну из тех, кто выполняет эту смертельно опасную работу, — молодую крестьянку.
— Мы сидели в хорошо оборудованном блиндаже, — рассказывает женщина о своем нервом знакомстве с бомбами замедленного действия, — когда увидели, как на дорогу около моста через ущелье упали пять бомб. Ни одна из них не взорвалась. Бомбежка кончилась, участок дороги был разрушен, а за поворотом беспомощно стояла колонна автомашин. Нужно было выходить работать, но какая-то сила держала нас в убежище. Мне стало стыдно. Я вышла из блиндажа и сделала первый шаг к бомбам… Потом второй. Третий. Бомба пока не взрывалась. Сердце колотилось. Руки дрожали. Но я увидела, как следом за мной вышли еще три девушки. Мы приблизились к бомбам, попытались сдвинуть одну из них с места. Не удалось. Потом бамбуковыми палками перекатили ее на носилки и унесли.
Мы беседовали в небольшой хижине за чашкой зеленого чая, который так хорошо утоляет жажду. За открытой дверью можно было видеть, как на поле с рисовой рассадой четыре женщины ритмично черпали воду из канала. На четырех веревках болтались два ведерка, и женщины забрасывали их в воду, а затем выливали на поле.
А недавно где-то неподалеку четыре другие женщины положили на носилки начиненные смертью бомбы и оттащили их в сторону.
…Мы собираемся уже заворачивать в деревню, где нас должны встречать, как вдруг машину останавливает вынырнувший из темноты человек и что-то тихо говорит нашим сопровождающим. Кан, обернувшись к нам, сообщает:
— «Дом для приемов» прошлой ночью разбомбили. Хорошо, что мы запоздали. Едем в запасную «гостиницу».
Еще полтора десятка километров.
Нас встречают, куда-то ведут в темноте. По лицу хлещут ветки. За одежду цепляются колючки. Дальше тропинка вьется по рисовому полю. Лунный свет, тишина. Издалека доносятся взрывы, и снова тишина.
…Товарищу Нгуен Тоатю, заместителю секретаря уездного комитета партии, сорок семь лет. В прошлом бедный крестьянин, он стал кадровым партийным работником. У него семеро детей, старшие служат в армии. Одет, как и большинство партийных работников, в форменные брюки и куртку, на голове пробковый шлем, на ногах сандалии из автопокрышки, в руках потертый портфель.
Товарищ Тоать рассказывает, улыбаясь, о жизни уезда, вытянувшегося вдоль моря с юга на север. Его бомбят уже два с половиной года.
Нередко бомбы сбрасывают на площади, и гибнет мирное население. Вначале люди спрашивали себя: а можно ли выжить, можно ли продолжать работу в этих условиях? И решили, что можно. На дорогах, мостах, плотинах создали дежурные группы, ударные роты, которые обеспечивают восстановление поврежденных объектов.
По уезду проходят пятьдесят четыре километра дороги номер один, на ней несколько десятков мостов, больших и малых. Некоторые мосты многократно подвергались бомбежкам. Однако движение транспорта не прерывалось. Жители уезда построили много новых дорог — одни из них идут параллельно морскому побережью, другие связывают их вместе. Проложены специальные тропки для пешеходов и велосипедистов. Рядом с большими мостами в замаскированных траншеях заготовлены новые фермы или понтоны. Уезд крепко прошит дорогами, и разорвать их невозможно.
Над этим уездом частями ПВО было сбито несколько десятков американских самолетов. Неразорвавшиеся бомбы и обломки самолетов используются ремесленниками. Мы умывались из дюралевого ведра, сделанного из куска крыла американского самолета. На суку хлебного дерева висел корпус бомбы. По нему стучали палкой, объявляя тревогу или собирая людей на собрание.
Я поинтересовался, как живет семья Тоатя, часто ли она собирается вместе.
— Все работают. Последний раз собирались у цветущего персикового дерева во время праздника тэта в шестьдесят пятом году. С тех пор старших сыновей не видел.
….Дорога из Хатиня в Куангбинь. Сухие горы покрыты кустарником, безлесные холмы. Пейзаж при свете луны чем-то напоминает наш Крым.