Первым в комнате Корнилова оказался Хаджиев. Подоспевший через минуту Богаевский увидел следующую картину: «Корнилов лежал на полу с закрытыми глазами, весь покрытый белой пылью. Его голову поддерживал адъютант корнет Бек-Хаджиев; по левому виску текла струйка крови; правая нога была вся в крови; шаровары были разорваны. Корнилов тихо стонал.
В комнате все было перевернуто вверх дном. В наружной стене, немного выше пола, как раз против того места, где сидел командующий армией, видно было отверстие, пробитое снарядом, который, видимо, разорвался, ударившись в стенку за спиной Корнилова»{638}.
Пыль, стоявшая в воздухе, не позволяла внимательно осмотреть раненого. Врач ограничился тем, что перевязал ногу Корнилова выше колена резиновым жгутом для того, чтобы остановить кровь. Хаджиев вместе с офицером-текинцем Силябом Сердаровым, морским офицером Ратмановым[14] и еще одним офицером из команды связи вынесли Корнилова из дома наружу. Вокруг собралось много людей: Деникин, Романовский — все, кто был на ферме. Хаджиев вспоминал: «Голова Верховного была в моих руках. Он, открывая глаза и закрывая их, начал хрипеть. Мы его положили на землю близ берега реки Кубани. Все лицо было покрыто пылью и известью, из рукава левой руки сочилась кровь. Вся одежда была покрыта пылью и известью как у меня, так и у него. Раньше чем доктор-марковец подошел, он на мгновение открыл глаза, обвел нас взглядом и тотчас же захрипел и закрыл глаза навсегда. Доктор только ответил Деникину, спросившему: “Доктор, есть ли надежда?” — мотанием головы: дескать, нет!»{639} Дальше продолжает Богаевский: «Кто-то сложил ему руки на груди крестом. Совершенно случайно я опустил руку в карман пальто и нашел там маленький крестик, машинально сделанный мною из восковой свечи во время последнего военного совета. Я вложил этот крестик в уже похолодевшие руки своего вождя»{640}.
Любопытные подробности, связанные с гибелью Корнилова, приводит в своих воспоминаниях участник обороны Екатеринодара Ф.Ф. Крутоголов. По его словам, накануне вечером в штаб красных поступила информация от разведчика В. Иванушкина, проникшего в расположение добровольцев под видом казачьего офицера. Он сообщил, что на следующее утро в помещении фермы должно собраться все добровольческое руководство. Ночью вручную две пушки были выкачены на передний край боевых позиций и замаскированы. Огонь одной из них и поразил намеченную цель{641}. По данным другого источника, тоже исходящего со стороны красных, обстрел фермы был произведен целенаправленно после того, как о месте пребывания Корнилова стало известно от перебежчика{642}.
Все это вполне могло быть: и перебежчиков, из числа только что мобилизованных казаков, хватало, и красный лазутчик без труда мог проникнуть в ряды добровольцев, поскольку своего от чужого отличить было почти невозможно. Место же расположения штаба ни для кого в армии не было секретом. Но, в конце концов, это не столь важно. Главное было в другом. В последние дни штурма Екатеринодара Добровольческая армия держалась только благодаря своеобразному гипнозу личности Корнилова. Смерть его грозила подорвать боевой дух добровольцев и привести армию к гибели.
Первоначально добровольческое командование попыталось скрыть происшедшее, но слух об этом быстро просочился, вызвав настоящую панику. Настроение тех часов может проиллюстрировать выдержка из дневника офицера-корниловца: «Разнеслась ужасная весть, что Корнилов убит. Сначала никто не хотел этому верить. Но потом, когда пришло подтверждение, все впали в отчаяние. Если нет с нами Корнилова, то это значит конец, конец всем нам, конец всех наших надежд»{643}. Чувство обреченности и страх, накапливавшиеся с самого начала похода, теперь были готовы вырваться наружу.
Необходимо было немедленно обеспечить преемственность командования. Сделать же это было очень непросто. Нормальная армия в идеале должна представлять собой отлаженный механизм, действующий независимо от того, кто нажимает на рычаги. Но Добровольческая армия создавалась вокруг конкретной личности вождя. Формально заместителем командующего числился генерал Деникин. Однако этот пост был чистой воды синекурой. Свое назначение Деникин получил исключительно потому, что был старшим по прежде занимаемой должности из всех наличных генералов (не считая, разумеется, Алексеева). Сам Корнилов, по словам его адъютанта Хаджиева, относился к Деникину «терпимо», но не более того{644}.
Большую часть похода Деникин провел в обозе, и в армии его мало знали. Среди офицеров, особенно офицеров 1-й бригады (напомним, что она понесла относительно небольшие потери и потому была наиболее боеспособной), настойчиво называлась другая кандидатура — генерал Марков{645}. Это очень показательно. В старой армии сама мысль о выборности командования была абсолютно невозможной. Но Добровольческая армия и не была слепком с армии царской России. Хотя генетически она была связана с прошлым куда теснее, чем создававшаяся в это же время Красная армия, но и как и та несла в себе черты революционной эпохи.
В этой ситуации Деникин счел необходимым заручиться поддержкой Алексеева. Сообщая ему о смерти Корнилова (Алексеев ночевал в Елизаветинской), Деникин сознательно придал этой записке форму рапорта:
Доношу, что в 7 часов 20 минут в помещении штаба снарядом был смертельно ранен генерал Корнилов, скончавшийся через 10 минут. Я вступил во временное командование войсками Добровольческой армии.
31 марта 1918 года. 7 часов 40 минут.
Генерал-лейтенант Деникин{646}.
Было решено, что назначение Деникина на должность командующего будет оформлено приказом Алексеева. Правда, встал вопрос, как тому подписываться, ведь Алексеев формально не занимал в армии никаких постов. Решил проблему Романовский:
— Пишите «генерал от инфантерии»… и больше ничего. Армия знает, кто такой генерал Алексеев{647}.
Этот приказ стал своеобразной эпитафией Корнилову:
Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 ч. 30 м. 31 сего марта убит генерал Корнилов.
Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести ее позора.
Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он служению Родине.
Бегство из неприятельского плена, августовское выступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею известны всем нам.
Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем свою лепту на алтарь Отечества.
Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову — нашему незабвенному вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!
В командование армией вступить генералу Деникину{648}.
Новый командующий немедленно собрал генералов на военный совет. Расположились в роще, под прикрытием деревьев, прямо на бурках, брошенных на землю. Никто не хотел в этом признаваться, но все чувствовали некоторое облегчение. Теперь, когда Корнилова не стало, можно было вслух говорить о том, что про себя думал каждый. Точнее всего эту мысль высказал Алексеев: «Если бы Екатеринодар был бы взят, удержать его с 300 пехотинцами и 1000 истомленной конницы не удалось бы. Правда, благодаря успеху к нам подходили бы казаки, но ведь это было бы не войско, это было бы ополчение ниже критики»{649}. Единодушно было решено начать отступление.
14
Это был тот самый Ратманов, который в 1916 году, будучи военным агентом в Румынии, принимал бежавшего из плена Корнилова.