На привокзальной площади народ толокся, как на Еврейском базаре[47] в праздник. Быстроглазые босяки рвали из рук вещи, предлагая их поднести, затурканные бабы с корзинами отбивались как могли. Извозчики и дрогали[48] крутились каруселью. Лоточники торговали поштучно папиросами Месаксуди, бубликами и подозрительными пирожками, колбасой-кровянкой и сахарными пальцами в розовую и белую полоску.
А двери вокзала были залеплены афишками председателя Викжеля:[49] «Сегодня ночью из Быхова бежал Корнилов сухопутными путями с 400 текинцев. Предписываю всем железнодорожникам принять все меры к задержанию Корнилова. Об аресте меня уведомить».
— Вот шакал! — скривился Саид. — И этот ловить!
Поезд до Харькова опоздал на шесть часов. Обсыпая себя чёрной шлаковой гарью, состав приблизился медленно, погромыхивая буферами и скрипя колёсами.
«Белые» садились не с перрона, а с соседней платформы, через выбитое окно, минуя посты красногвардейцев-милиционеров, и заняли места в купе — Кирилл с Саидом примостились у окна, а Корнилова уложили на верхней полке. Кроме них, в купе втиснулись ещё семеро — два торговца-черкеса, худосочная дамочка в возрасте, офицер и трое солдат — старообразный, молодой и ещё один, с замотанной бинтом головой. Ни выйти из купе, ни даже приоткрыть дверь в коридор было невозможно — всё забивали тела. Люди занимали полки и проходы, сидели и лежали на туго набитых мешках, на крепко сколоченных из толстой фанеры чемоданах. Грызли сухари. Дули чай. Дымили цигарками.
В вагоне было душно, пахло карболкой, потом и овчинами. За стенкой слышался разговор:
— Чего стоим?
— Обер говорил, что проверяют пассажиров, кого-то ищут.
Ладонь Кирилла сжала крепче рукоятку «парабеллума». Он посмотрел на Саида, сидевшего напротив, — текинец медленно кивнул: понимаю, мол, политический момент.
Вдруг состав дёрнулся, сотрясся. Со скрипом тронулся, замедленный пересчёт колёсами стыков ускорился, стал бодрее. Поехали. Пронесло…
Авинов прислушался к разговорам, доносившимся из коридора:
— …Усё народное добро возвернут за справедливый выкуп. Понял? Чего буржуи нахапали за сто лет, всё — нам! Рабочим и крестьянам. Понял? Товарищ Ленин уже это нужное дело начал, чтоб казна с людями делилась. Понял?
— …А вот на Аральском море водится птица, которая несёт яйца с добрый арбуз, и оттого там никогда голода не бывает, потому что одного яйца довольно на большую крестьянскую семью…
— …Та мени вже усэ одно, яка власть, тильки б була! Кажну ночь стреляють! То москали-бильшевики пуляють, то батька Ус набежить…
Два казака, сидя перед дверями купе, говорили о своём.
— Россия? — рассуждал донец со светлым чубом. — Конечно, держава была порядочная, а ноне в низость произошла. Ну и пущай. У нас своих делов много…
— Що балшавики думають? — вторил ему чернявый. — И що будэ совитска власть робиты? Зараз поперед церкви на площади в кажной станице виселицу громадят, всих вишают подряд, тильки б до рук попался. Та нехай ця власть подохнэ!
Солдат с забинтованной головой высунулся в коридор и воспроизвёл проповедь на революционный манер:
— Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Сольёмся воедино. Возьмём топоры да вилы и, осеняя себя крестным знамением, пойдём вспарывать животы буржуям! Аминь.
Солдатня довольно загоготала, а какой-то интеллигент, длинный как жердь, в бедном потёртом пальто, переносивший пытку стояния, истерически закричал:
— Проклятые! Ведь я молился на солдата! А теперь вот, если бы мог, собственными руками задушил бы!..
Странно, никто интеллигента не убил, не побил даже… Авинов прикрыл глаза и откинулся к гудящей стенке. Болото… Вонь…
Ранее он говорил себе: «Одураченная толпа», — а теперь увидел её в натуре, как есть. И в душном вагоне, и на киевском вокзале, и по всей России-матушке царствовала толпа, претворяя в жизнь свой нехитрый главнейший закон: принизить всё, что хоть чем-то выделяется, хоть как-то возвеличено, стремится к свету. Человеку толпы никогда и в голову не придёт сделать попытку возвыситься, попробовать приподняться до уровня тех, кто лучше тебя, смелее, совершеннее. Нет, надо и самому валяться в грязи да низости, и других-прочих поставить на колени, бросить в навоз рядом с собою. Лежи и хрюкай, как мы! Не выделяйся! Тебе что, больше всех надо? Ах, надо?! Ребяты, тута буржуй! Бей его!
Спать, сидя в тряском вагоне, Кириллу никогда не удавалось, но тут он задремал. Дышать было нечем, однако жаркий воздух, остывая на стекле окна, создавал иллюзию свежести.