Ляля храбро выпила и оцепенела: в рюмке был крепкий самогон. «Ешьте скорее»,— сказала ей хозяйка. Хозяин, гордый своим самогоном, окинул всех коротким лукавым взглядом, привычно ожидая почтительного изумления.
«Теперь давайте Юркин коньяк,— сказал Чеблаков.— То есть не Юркин, а мой и Лялин. Да, Ляля? Где наш с тобой коньяк?» — «Всякие шампанские и коньяки,— Валя взяла с тарелки соленый огурец, откусила половину,— это все муть. Пить так пить».— «Ладно работать под простую,— сказал Чеблаков.— Ты и есть простая».— «Да».— «Сними бигуди».
Она потрогала голову, засмеялась: «Господи, я и забыла». «Только не за столом»,— сказал Чеблаков. Юшков заметил, что Валя побаивается мужа. «Ешьте еще,— шепнула ему хозяйка.— Вот кура». Она поглядывала на Лялю, робея перед ней меньше, чем перед другими, «А Леночка что же не ест? Не нравится?» «Все очень вкусно, я ем»,— бормотала Ляля, краснея.
Чем больше пили, тем откровеннее поглядывали на нее и Юшкова. Пошли тосты с намеками, что вот пора бы Юшкову взять пример с друзей, неужели ж девушек нет хороших, да что тут далеко ходить... или он никому не нравится?.. Наташа вступилась: «Оставьте Юшкова в покое. Вы ему уже сосватали работку, так хоть тут не мешайтесь». «Чем тебе его работа не нравится?» — спросил Чеблаков. Она сказала: «Оставь. Уж я-то знаю, что говорю». Она работала у Лебедева. Посмотрела на часы: «Валера, нам пора». Филин глянул тоскливо. Он надеялся ночевать здесь. Собственно, все на это рассчитывали. Чеблаков взмолился: «Не дури, Наталья».— «Тебе хорошо,— заметила она, поднимаясь.— А нам еще электричкой и автобусом».— «Почему тебе всегда хуже всех?» — в сердцах развел руками Чеблаков. Она передразнила, тоже развела руками: мол, самой хотелось бы это узнать. Юшков хмыкнул. Она ему нравилась. Поднялись все. Досадуя на Наташу, каждый старался сказать что-нибудь хорошее Ляле. Валя чмокнула ее в щеку.
В город они вернулись в двенадцатом часу ночи. Юшков провожал Лялю. Она молчала дорогой, что-то решая про себя. Не останавливаясь, чтобы проститься, вошла в свой подъезд. Юшков вошел следом. Она поднялась по лестнице, сказала шепотом: «Тихо, у нас уже спят».
Открыв дверь в темную прихожую, пошла вперед. Юшков прикрыл за собой дверь и оказался в полной темноте. Услышал шепот, сделал шаг и споткнулся о туфли Ляли. Сделал еще два шага.
Свет уличных огней обозначил окно. Ляля включила торшер. Она ходила по комнате в чулках. Туфли остались в прихожей. Комната была маленькая. Тахта, книжная полка с проигрывателем и кресло занимали все ее пространство. Ляля села на тахту под лампу торшера. Каштановые ее разлетающиеся волосы блестели около самой лампы, казались золотистыми. Лицо в тени едва виднелось. Юшков сел рядом, обнял. Ляля отворачивалась. Руки ее лежали на коленях, и она не знала, куда их девать. Они ей мешали. Она сделала попытку высвободиться, умоляюще посмотрела, пытаясь подсказать взглядом что-то очень для нее важное. Он погасил свет и по ее движению почувствовал, что мешающее ей препятствие исчезло...Был час ночи — время позднее для заводского района. Стекло книжной полки слабо поблескивало, отражая свет на лицо Ляли. Это лицо стало скорбным и задумчивым. Вот глаза оживились мыслью, встретились с глазами Юшкова, и тут же Ляля отвернулась. И опять как будто забыла о нем. Потом дотронулась до его руки, шепнула: «Тебе надо уходить?» Он замялся, и она сказала: «Еще три минутки».
В прихожей ощупью отыскала туфли, вышла в чулках на лестничную клетку, всунула в туфли ноги. Вышли на улицу. Палисадник перед домом, разросшийся в человеческий рост, шумел на ветру. Пахло литейной гарью. Ляля обняла Юшкова, сказала: «Холодно», прижалась и застыла. Ему было неудобно так стоять. Она заметила это, фыркнула, оттолкнула его и ушла в подъезд
Воскресенье они провели вместе. Хохловы уехали на дачу, квартира осталась пустой. Окна ее выходили на юг. Ляля затянула их шторами. Солнечные лучи пробивались в щель между шторой и рамой и отражались от стекол книжной полки.
Она могла замереть, прижавшись к Юшкову, и молчать часами. Или же, боясь, что наскучила ему, принималась развлекать. Вытащила фотоальбом. Мама, папа, сестренка Татка... Ему не было смешно. Видимо, у нее был сложившийся за многие годы свой собственный сценарий счастья, который она торопилась осуществить. Сценарий этот составлялся не в расчете на Юшкова, и некоторые его детали Юшкову мало соответствовали. Обнаруживая это, она, такая обычно невозмутимая и спокойная, пугалась и сердилась на Юшкова. Поставив на проигрыватель пластинку и увидев, что Юшкова музыка не взволновала, она настораживалась. Когда Юшков купил бутылку вина и нес ее в руке, не сообразив спрятать в сумку Ляли, она вдруг рассердилась: «Так и будешь нести как флаг?»