Фаина прибегала поплакаться: «Ой, что же это делается, Юрий Михайлович!» — «Фаина, между нами. Ты знала, что Белан брал?» — спросил он, «Что вы такое говорите, Юрий Михайлович! — ужаснулась она.— Это они так могут, но вы?! Мы с вами старые снабженцы, мы-то знаем, что так любого посадить можно!» — «Но ты сама ведь не брала, правда?» Она уставилась на него, заморгала. Ушла, а ему не хотелось остаться одному. Вышел следом. Кончилась смена. Из раздевалки вывалились на лестничную клетку грузчики и водители, затеяли дурашливую возню в дверях, закупорив их пробкой мнущих друг друга тел. Истошно орали, сдирали друг с друга шапки и пытались зашвырнуть их подальше. Кто-то увидел Юшкова, и улыбка застыла. Скис, отвел глаза.
Юшков прошел по складам. Он всюду встречал такие вот убегающие глаза и пытался угадать, что каждый из этих людей мог рассказать о нем следователям.
Он провел ежедневную оперативку, потом по междугородному час звонил поставщикам и после этого позвонил Чеблакову: «Новостей у тебя нет?» «Да у меня, старик, все нормально, откуда новости?» — удивился Чеблаков. Юшков почувствовал преувеличенность этого удивления и спросил: «У тебя люди в кабинете?» — «Ушли уже все. Я сам уже в дверях был...» — «Торопишься домой?» — «Вовка,негодяй, что-то решил прихворнуть».— «Тебя никуда не вызывали?» — «Это, старик, не телефонный разговор». «Ну ладно,— сказал Юшков,— Не буду тебя задерживать». «Как-нибудь потолкуем,— голос Чеблакова потеплел,— я тебе позвоню, старик. Расхлебаюсь со своими делишками и позвоню». «Ладно,— сказал Юшков,— звони».
В пятницу утром следователи сами пришли в его кабинет. «Мы не помешаем? — спросил Шкирич.— У нас тут вопросики к вам». Они как раз мешали. В это время у Юшкова сидел завсектором электрооборудования. Он нервничал уже второй день: на конвейере кончались фары, нужно было срочно посылать человека в Киржач.
Коренастый Шкирич, одутловатый и медлительный, садился по-стариковски осторожно. Может быть, у него болело сердце и он прислушивался к нему, потому и говорил мало и движения делал лишь самые необходимые. Поздееву приходилось приноравливаться и обуздывать свою энергию, она прорывалась в нетерпении.
«Мы у вас много времени... э-э... не отнимем,— сказал Шкирич.— Нас тут заинтересовало... почему несколько человек часто обращаются за материальной помощью. Ваша секретарша, например». «Помощь оказывает завком,— сказал Юшков.— Вам надо туда обратиться». Шкирич скучно кивнул: «Мы обращались. Завком — это... э-э... особый разговор. Но вот люди, получавшие деньги, говорят, что этого требовал от них Белан и эти деньги они потом отдавали ему. Вам это известно?» — «Да».
Поздеев то ли кашлянул, то ли хмыкнул. Завсектором, который сидел, опустив голову, точно под стол собирался лезть, испуганно покосился на него. «Значит, этот факт вы подтверждаете»,— сказал Шкирич. Юшков попытался им объяснить: иначе работать он не может. Поставщики нарушают обязательства. Конечно, за это их можно штрафовать, но ссориться с ними себе дороже. Существует дефицит. Сегодня, например, в дефиците фары, их осталось на пять дней, Не достанет Юшков фары — и остановится завод. Не фары, так двигатели, не двигатели, так сальники. Вот и приходится посылать людей, гонять машины к смежникам ради какого-нибудь мешка уплотнительных колец. А значит, надо платить за сверхурочную работу, нужны деньги, а где их взять? Не всегда можно действовать по закону. Но что такое двадцать рублей, выписанных через секретаршу, по сравнению с тысячами, которые потеряло бы государство, остановись завод? Он обращался к Шкиричу. Ему казалось, что Шкирич хочет во всем разобраться, а Поздееву это неинтересно, у него одна цель — вывести всех на чистую воду. Он добавил: «Все так делают». «Ну, как все делают, мы говорить не будем,— заметил Шкирич.— А что до государственной пользы, то она не рублями измеряется. Тут счет сложнее». «Конечно, конечно,— кивнул Юшков.— Только у меня сейчас фар нет, и надо человека в Киржач посылать. Вы не подскажете мне, как это надо делать?» «Это ваша работа,— сухо сказал Шкирич.— Мне это неинтересно». «Вот я ее и делаю. И не всегда могу выбирать средства».— «А это уже цинизм».— «А мне кажется, ваш цинизм — «неинтересно» — не лучше моего. Мне даже кажется, мой лучше».— «Лучше тот, который не нарушает законов». Шкирич поднялся. Следователи ушли.