Пришло время, он уже готов был согласиться на что угодно, лишь бы кончилась неопределенность. Однако, как нарочно, стоило ему согласиться, тут же оказывалось, что работы нет: либо вчера место заняли, либо только через месяц оно освободится, либо оно есть, но с зарплатой перерасход. Был Юшков у заместителя директора завода, тот долго уговаривал мастером в цех, видимо, нужны были ему мастера, а прощаясь, сказал: «Жаль вас отпускать, зайдите через недельку, что-нибудь еще подберу. Есть у меня для вас место, но там живой человек сидит». Словно люди на заводе делились для него на живых и неживых.
Чеблаков сказал, что ходить к кадровикам не надо, если будет что-нибудь стоящее, он, Чеблаков, узнает об этом раньше кадровиков. На следующее утро позвонил Юшкову: «Знаешь, где Комитет стандартов? В десять моя Валентина ждет тебя.— И назвал номер комнаты и этаж.— Фирма неплохая и Валька там не последний человек».
За год или два, что Юшков ее не видел, жена Чеблакова Валя располнела и превратилась в солидную тетку. Она привела его в просторную и почти пустую комнату, одна стена которой была из сплошного стекла. За стеклом с высоты птичьего полета открывался новый микрорайон, белым клином врезающийся в зеленую округлость холма. Кроме Вали, в комнате был моложавый мужчина лет пятидесяти, с очень яркими, будто накрашенными губами. Все сели в кресла. Валя откинулась назад, положив руки на подлокотники и поджав под сиденье полные ноги, отчего они казались еще полнее. Оставалось двадцать минут до какого-то совещания. Коротая время, говорили о солении грибов, о маринадах, мужчина оказался сведущим, знал, сколько чего надо добавлять в рассол, а Валя говорила, что она все делает иначе, и спорила. Чувствовалось, что мужчина побаивается ее и заискивает. Звонил телефон. Валя отвечала резко и коротко: «Есть стандарт, читайте... Значит, не умеете читать... Не знаю. Научитесь читать. Все». Потом позвонил, видимо, большой начальник. Она подобралась, слушала, порываясь возразить — очевидно, ее в чем-то упрекали,— и, сникнув, пообещала: «Хорошо, Виктор Сергеевич, я разберусь. Сфотографировала». Они с мужем пользовались одним словарем. Положив трубку, Валя сказала: «На рессорном совсем обнаглели. Чуть что — звонят председателю. Минуя всех. Скоро прямо в Москву будут звонить». Юшков вспомнил Буряка. Мужчина продолжал спорить о маринаде. Вале надоело, и, сердито отвернувшись от него, она сказала: «Ну, не знаю». Они ждали начальника. Он не пришел на совещание, и Валя сказала, что вечером позвонит Юшкову домой.
Этот кабинет со стеклянной стеной, это новое здание в шестнадцать этажей, фотографии которого печатались на почтовых конвертах и появлялись в сводках погоды телепрограммы «Время», огромный лифт с зеркальными стенами, стайки хорошо одетых девушек, которые входили и выходили из этого лифта, не прерывая разговора, но успевая, однако, оглядеть себя в зеркалах,— все это Юшков примерял к себе, как примерял бы, сбросив автобазовскую замасленную спецовку, модный и красивый костюм. В этой новой одежде он нравился себе, пожалуй, больше, чем в аспирантском синем халате, в полутемных лабораториях института, среди потенциометров и осциллографов, вытащенных из гнезд и поставленных на ободранные письменные столы в путанице электропроводов. В коврах и полированном дереве, поглощающих звуки, в красивых светильниках, смягчающих свет, была та продуманность, пожалуй, даже уважение к человеку, которые всегда подкупают людей.
«Работа здесь неплохая,— сказала однокурсница, которая столкнулась с Юшковым в коридоре и притащила завтракать в кафе для сотрудников.— Но платят мало. Мне все обещают добавить десятку и никак не добавят. Вот и сейчас наметилось было, затеяли пару перестановочек, да Валька Чеблакова опять кого-то берет». «Она меня берет»,— сказал Юшков. Однокурсница засмеялась: «Ну, если тебя, так пускай уж. Вальку вообще здесь терпеть не могут. Баба темная, а рука у нее где-то есть большая. Ты меня не выдавай ей, Юра. Кстати, выглядишь ты неплохо, я бы даже сказала, в тебе что-то такое появилось».