Когда же приходила зима, братья скликали сыновей окрестных баронов и из снега и поленьев строили укрепления, а какой-нибудь живущий в замке ветеран, весь в шрамах и рубцах от прежних битв, толковал юношам о стенах и башнях, о подъемных мостах и рвах. И они, поделившись на два войска, величали свои постройки то Иерусалимом, то Константинополем, и защищали их, и штурмовали так, что только снег да бревна летели в разные стороны.
Миновали еще годы, и голоса братьев зазвучали громче, чем меч, разрубающий доспехи, а плечи налились силою настоящих бойцов. Вот тогда-то и стал приучать их сэр Эктор к настоящему рыцарскому бою.
С тяжелыми ясеневыми копьями, на рослых боевых конях скакали братья по двору, а в противниках у них был деревянный воин. Воин на диво терпеливый и молчаливый. Ни Кэй, ни Артур, ни окрестные молодые бароны – никто не мог заставить сэра деревянного рыцаря просить пощады, какой бы удар ни обрушивался на его дубовые плечи.
– Эгей, удальцы! – кричал со ступеней замка сэр Эктор. – Уж не деревянного ли бойца прикажете посвящать в рыцари, когда придет срок?
А неутомимые братья откладывали копья и брались за мечи, карабкались на крепостные стены и, надев тяжелые доспехи, перепрыгивали рвы и перескакивали через изгороди.
И играть на арфе и лютне учились Кэй и Артур у леди Эктор, и вести учтивую беседу, а самое главное – ни одного дня не проходило без того, чтобы благородная леди не говорила с сыновьями о Христовых заповедях, о том, сколько слабых и обиженных ждут помощи и защиты.
Тут и приключилась смерть короля Пендрагона, и по наущению Мерлина прозвучал из Кентербери призыв архиепископа, чтобы все герцоги и бароны, все благородные рыцари королевства собрались под Рождество в Лондоне. Потому что крепко надеялся архиепископ, что в святую ночь своего рождения отметит Иисус того, кому по праву царствовать над этой страной.
Долго тянулась служба в величайшей из церквей Лондона, а когда затихли последние слова, дрогнули высокие стены храма, словно какой-то великан топнул по земле рядом с церковью. У многих тогда сжалось сердце в тревоге, и не всякий осмелился тут же выйти во двор храма. Но едва первые перешагнули порог, возгласы изумления разнеслись по двору, и те, кто еще медлил, затеснились у дверей.
Посреди двора, там, где нищие только что выпрашивали подачки, высилась мраморная глыба. Белая как снег, гладкая, будто искуснейший мастер трудился над ней, она была похожа на невесть откуда взявшееся надгробие. Но не на камень смотрели все.
Стальная наковальня стояла на мраморе, а под ней – чудный меч. Словно синий огонь горел его клинок, и золотые письмена теснились вокруг: «Кто вытащит этот меч из-под наковальни, тот и есть король над всей землей английской».
Страшная робость охватила всех поначалу. Однако иные, кто считал себя достойным британской короны, набрались мало-помалу духу и проталкивались к чудному камню, а протолкнувшись, хватались за рукоять и тянули клинок что было сил. Но не пошевелилась наковальня, и меч не сдвинулся с места.
– Нет среди вас того, кто добудет этот меч, – молвил архиепископ. – Однако Господь, без сомнения, укажет его. Так пусть пока что останутся здесь десять рыцарей, славных по всей Британии, и пусть они стерегут этот меч.
И сделали так. И возвестили повсюду, чтобы всякий кто пожелает, будь то благородный рыцарь или простой землепашец, приходил и пытался выдернуть меч из-под наковальни. А на Новый год решили бароны устроить турнир с поединками, чтобы рыцари могли сразиться на нем и показать свое искусство.
– А что до остального, – сказал архиепископ, – Господь найдет способ указать достойного.
Вот так и случилось, что отправился сэр Эктор на Новый год в Лондон, да и Кэя к тому времени уже посвятили в рыцари, и мечтал он отличиться на турнире и покрасоваться перед знатными дамами.
Любо было посмотреть, как они, нарядные и веселые, в окружении баронов, ехали к Лондону. Люди заглядывались на славных молодцов, и шептались между собой, и дивились, отчего лишь один из братьев носит рыцарские золотые шпоры. Потому что ни в чем не уступал Артур старшему брату. Разве только светлее было его лицо, и плечи шире, и стройнее стан, да на проезжающих мимо не смотрел он свысока, но радостно и дружелюбно улыбался всякому, с чьим взглядом встречались его серые глаза.
Но когда завиднелось впереди турнирное поле и шум голосов, подобно гулу морских волн, раскатился вокруг, остановил Кэй коня и принялся горько сетовать на судьбу и толковать о своем позоре. И немудрено: ибо меч свой забыл он дома и негде было взять другой.