— Она точно не жена тебе?
— Нет.
— А отец — ты? Или он? — спросила, имея в виду Лестера.
— Нет, Тел.
— А как ты думаешь, кто отец?
— Не знаю. Мы просто услышали, как она кричит, там, на горе, в лесу. Мы там остановились на ночь, хотели спуститься в долину утром. Потом нашли ее, и я послал брата вниз за помощью.
— Клей, Чоли — просто работник, понимаешь? Конечно, понимаешь — я знаю, что ты все понял, извини. Просто не люблю, когда обо мне думают Бог знает что. Не хочу, чтобы ты рассказывал в городе, что, мол, у Телмы живет мужик, который вроде бы работник, а на самом деле — вовсе нет.
— Я ничего такого не думал, — сказал Клейтон.
— А зачем ты едешь в город? Или просто проездом в Санта-Фе?
— Нет, — сказал он, помедлив, и убрал ногу с перекладины. — Мы ищем сына моего брата. Может, ты его видела… Он должен был где-то тут проезжать, примерно неделю назад. Парень лет девятнадцати, но, может, выглядит и постарше.
— Рыжий?
— Да, — сказал он, не скрывая удивления. — Он здесь останавливался?
— Он не останавливался. И я его не видела, но Чоли видел, там, наверху. В это время года редко кто ездит через Проход, вот мы его и заприметили.
— А как это Чоли разглядел, что он рыжий? Он что, без шляпы был?
Телма медлила с ответом. Она сорвала травинку, выросшую под столбом, и жевала ее в задумчивости.
— Ты не первый его ищешь, его уже спрашивали и описали получше, чем ты. Описали, как он может быть одет, какая у него лошадь. Они сказали, что он коренастый, рыжий, на подбородке ямка, у него жеребец в яблоках.
— Это он. Это сын моего брата. А кто же искал его?
— Помнишь Большого Чарли? Это тот апач-полукровка, которого Гэвин держал при себе. Вот он и искал.
Потом они завтракали на кухне в тепле и уюте. Работник уже поел и пошел в курятник покормить цыплят; в его отсутствие Телма, казалось, почувствовала себя спокойнее, как-то расслабилась. Она приготовила яйца, нарезала большими ломтями бекон и сварила овсянку, мужчины неспешно поели и дочиста вытерли тарелки кусками черного кукурузного хлеба.
— Спасибо Вам, мэм, — сказал Лестер, — что терпите нас. Вломились к Вам посреди ночи, полукровку эту притащили Бог знает откуда.
— Хорошая, крепкая девочка, — сказала Телма, — только, может, слишком худая. Я видела ее в городе. Вечно она сидела на циновке возле той развалюхи, где старый навахо жил. Я ее запомнила, подумала еще, — какая красивая девочка. Я тогда не догадалась, что она слепая — она сидела и плела циновку.
Клейтон закончил есть, вытер губы рукавом и достал из кармана нож. Подцепив лезвие ногтем большого пальца, раскрыл его, потом из кармана чепсов вытащил березовую палочку. Пока Лестер и Телма разговаривали, он начал ее строгать; стружки падали на плотно сдвинутые колени, он строгал, не глядя, только время от времени опускал глаза. В Амарилло он часто вырезал что-нибудь из дерева, вечером, когда солнце сядет.
Они говорили о долине, о погоде, и когда говорил Клейтон, Телма внимательно смотрела на него и не обращала никакого внимания на Лестера — а тот барабанил по краю стола заскорузлыми пальцами, и нервный ритм только подчеркивал плавное течение беседы.
— Хотите взглянуть на девочку? — спросила Телма попозже. Они кивнули, и она повела их в спальню. Молодая мать лежала с закрытыми глазами, но когда они вошли, повернула голову; она их не видела, но по шагам определила, сколько их, определила, что здесь женщина и двое мужчин. Она протянула руку и прижала к себе ребенка.
— Комо эстас? (Как ты себя чувствуешь?) — спросила Телма.
— Бьен. (Хорошо.) — Она говорила так тихо, что они едва слышали. Но голос ее был такой глубокий, грудной, что они застыли, удивленные. — И ля нинья? (Как моя дочка?)
Вновь ее голос вызвал ту же реакцию, и она наморщила лоб, не понимая, почему они молчат.
— Хорошо, — сказала Телма. — Слабенькая, худенькая немножко, как ты.
Молодая женщина молчала в нерешительности, облизывая пересохшие губы. Клейтон взял со столика стакан и поднес к ее губам. Она сделала один глоток и отвернулась.
— Она видит? — спросила женщина чуть громче, чем раньше.
Ответила Телма:
— Когда я вожу рукой у нее перед глазами, она следит за рукой. Глазки у нее голубые — но у всех детей глаза голубые. Скажи, что ты делала там, на горе?
На лице женщины отразилось облегчение, она покачала головой, подняв невидящий взгляд к стропилам.
— Я ушла из города. Мне пришлось уйти.
Она сочла такое объяснение достаточным, замолчала, повернулась к малышке и прижалась губами к ее редким волосикам. Девочка заплакала. Телма и братья переглянулись.
— У меня очень хорошее осязание, — сказала молодая мать. — Я хорошо ее чувствую, какая она, я ощущаю ее глаза, и нос, и ручки, ножки — я знаю, как она выглядит.
Несколько слезинок сбежали по ее щекам; она привлекла дочку к себе и дала ей грудь. Девочка начала сосать, потом опять заплакала. Мужчины молча смотрели на нее.
— У меня, наверное, нет молока, — сказала слепая.
— Подожди, может, я смогу помочь. — Телма приподняла ребенка, уложила его на нагретое место под боком у матери, так, чтобы ручонками девочка уперлась в ее большую грудь. Потом она стала осторожно мять грудь пальцами, массировать круговыми движениями — от соска наружу. Сосок постепенно наполнился молоком, стал тугим и твердым.
— Здесь двое мужчин, — тихо сказала молодая женщина.
— Ничего, это те, которые привезли тебя сюда.
— А тот, который разговаривал со мной в лесу — он здесь?
— Да, я здесь, — сказал Клейтон.
— Вы так хорошо разговаривали со мной, — сказала она. — Вы мне очень помогли. Вы сейчас смотрите в сторону?
— Нет.
— Я хоть и не вижу, но чувствую такое… Большие руки Телмы разминали вторую смуглую грудь. Девочка перестала плакать, Телма взглянула на нее. Малышка дышала медленно, с усилием. Телма покачала головой.
— Ке паса? Что случилось? — спросила роженица.
— Ничего. Ты должна успокоиться. Хочешь спать?
— Я устала.
— А есть?
— Немного.
Телма нахмурилась.
— У меня есть ветчина, но свежее мясо было бы лучше.
Клейтон одной рукой заправил рубашку, а другую запустил в густые черные волосы.
— Там наверху, в горах, есть олени. Пошли, Лес. Мы запросто завалим теленка.
— Это было б здорово, — сказала Телма. — Если бы ты это сделал, Клей, было бы отлично.
Они направились к южному склону хребта Сангре, более пологому, чем то место, где они расположились накануне. Тучи ушли, небо сияло синевой. Снег так ослепительно сверкал на солнце, что невозможно было смотреть, не щурясь. Утро было чудесное, голубое. Быстро теплело.
Забравшись немного повыше, они спешились и отпустили лошадей, бросив поводья на землю. Кое-где под соснами уже протаяли пятна красной земли — здесь лошади смогут пощипать первые весенние ростки. Немного выше, там, где летом обычно образуется озерцо, братья остановились и стали ждать. Незадолго до полудня Клейтон увидел наверху, у гребня хребта, олениху с детенышем. Едва он успел улечься в снег на живот и щелкнул предохранителем винтовки, олениха вскинула голову, уловив звук в неподвижном воздухе, потянула носом — и сорвалась с места, олененок — за ней. Они помчались вдоль хребта, чуть в сторону от того места, где залег Клейтон. Потом, как он и ожидал, она остановилась и застыла — парящая и неподвижная как камень — с любопытством глядя в его сторону, а позади в той же позе застыл ее детеныш. А через долю секунды, когда мышцы ее напряглись и она готова были взлететь и исчезнуть из виду за гребнем горы, Клейтон спустил курок. Он стрелял олененку в голову, целясь с запасом на пол-корпуса. Пуля настигла детеныша в прыжке — и он рухнул в снег уже мертвым. Олениха, не оглядываясь, прыгнула и исчезла из виду, чтобы оплакать его — если только она умеет плакать — в одиночестве, укрывшись в лесной чаще.