Выбрать главу

Король кивнул, не спуская с меня прищуренных глаз. Казалось, моя отповедь не задела его, лишь удивила.

— Ясно, как вы себе это представляете… дама Эмма. Соизволите ли вы разрешить мне остаться при своем мнении?

Я пожала плечами:

— Соизволяю. А не соизволишь ли ты рассказать, каким образом Абигайль с Бертой оказались в Хазрате?

Кароль подмигнул мне.

— У меня везде есть друзья!

— И, конечно, они охотно взяли на борт нищую женщину с больным ребенком?

— Ну так долг платежом красен. А они мне должны!

Я помедлила. Чем дальше, тем больше я была уверена, что этот человек или преступник, или контрабандист — что в моих глазах вовсе не преступление. Моя страна и возникла когда-то именно благодаря контрабанде и узаконенному пиратству. Одиночные поначалу каперы сплотились в эскадры, могущие противостоять вражескому флоту. Год за годом Морские Волки расширяли бесплодный участок земли, когда-то служивший им укрытием, вгрызаясь в скалистые берега и откусывая клочки территорий у соседей, пока, к удивлению королевств и княжеств, рядом с ними не появилось маленькое, но крайне независимое и требующее к себе уважения государство.

— А почему ты им помог?

В глазах мужчины появились знакомые смешинки:

— Если б ты нарисовала мой портрет, всем бы стало ясно, как много пороков и злодеяний скрывает моя физиономия. Может, я хочу их слегка уравновесить? А теперь пора, Джок уже скучает. До встречи на площади, моя… Не Прекрасная Дама!

Он развернулся и ушел, насвистывая не хуже своей птицы.

Глава 7

В которой Гилмор рассказывает о Даре

Человек С Птицей хотел меня порадовать — сообщить, что Абигайль жива-здорова и что это сделала я. Лучше бы он ограничился только первой частью…

После года обучения Мастер пригласил для беседы нас с Пьетро — самых младших и последних своих учеников. Мы сидели в белой беседке с колоннами, увитыми плющом, пили красное молодое вино, смотрели на яркое море, а Мастер рассказывал нам о нашем Даре. Конечно, мы уже знали, что мы особенные — ведь легендарный Гилмор был стар и выбирал в ученики лишь одного из нескольких сотен мечтающих о такой возможности. Но весь год ничем отличным от других школяров разного возраста — некоторым было уже к сорока! — ни я, ни Пьетро не занимались: разве что Гилмор выдавал нам дополнительные задания, от которых мы хватались за голову, а потом беспощадно разбирал работы по косточкам… да и кости зачастую размалывал в порошок!

Маленький, сухонький, сгорбленный, со снежным пухом волос на голове, со скрюченными артритом пальцами, которыми он уже и кисть удержать не мог, Мастер говорил в обычной медлительной стариковской манере. Нам очень хотелось поторопить его или попытаться предугадать, что он собирается сказать, — как в беседе с сильно заикающимися людьми.

— Пьетро, — говорил Гилмор, — твой дар — дарить людям праздник. Что бы ты ни нарисовал, пусть даже гибель корабля в самую мрачную и темную бурю, все равно это будет победой жизни. Люди будут твердо знать, что вскоре воссияет солнце, а чудом выжившие в кораблекрушении спасутся…

Мы переглянулись — вспомнили, как преподаватель Антонелли хватался за голову и стонал: «Нет, Пьетро, нет! Нежнее, прозрачней, акварельней!» Бесполезно; любая самая легчайшая акварель под кистью Пьетро все равно наливалась густым цветом и яркостью цыганских юбок. Что уж говорить о масле!

— …Этот дар прекрасен, — продолжал Гилмор, — но настанет день, когда тебе самому захочется нарисовать что-то потрясшее тебя до глубины души — нечто трагичное, мрачное, страшное, — а твоя кисть все равно будет заполнять холсты цветом и беспечностью карнавала. Коллеги будут попрекать тебя отсутствием правды жизни в картинах, и знаменитые награды обойдут тебя стороной. Но ты будешь любим, Пьетро, сколько бы это ни продолжалось, любим, а это многого стоит…

Пьетро улыбался нам беспечно и весело: самое главное — Мастер подтвердил, что у него действительно имеется настоящий Дар, а будущие козни коллег и упущенные награды его совершенно не волновали.

— Что касается тебя, Эмма…

Мастер Гилмор, сложив руки на палке, повернулся, но смотрел не на меня — на море, сощурив все еще зоркие глаза, словно читал текст на ослепительном пологе воды.