– Галлия тут ни при чём, – вздохнув, сказал Ксандер и аккуратно поправил маяк. – Это было по другую сторону Пиренеев.
– Чушь, – отрезала она. – Сотни и тысячи убитых и обстрелянный город – это война. Если бы где-то рядом с нами была война, мне бы сказали.
– Вы уже забыли, как нас два года назад увезли в горы и запретили выходить без сопровождающих?
Исабель помнила. С ней поехал дядя Алехандро, добрый и весёлый, всегда готовый рассказывать истории о приключениях благородных идальго, а Ксандеру рассказывавший про травы и мази. Она совершенно не возражала против такого путешествия, поэтому не стала особенно расспрашивать, почему планы деда на её лето изменились. И потом она же Альба и понимает всю важность слов «долг» и «надо».
Но что-то всё-таки в памяти застряло, и она победоносно это вытащила.
– Это были небольшие беспорядки, – сказала она со всей надменностью дяди Франко. – Вилланские беспорядки. И всё.
– Леонор бы с вами не согласилась.
Исабель пожала плечами так пренебрежительно, как могла. Это вышло не очень – при упоминании Леонор она вспомнила её сжатые до белизны маленькие кулачки и бледное детское личико, горевшее яростью, а потом поникшую от горя спину – но кто-то всегда страдает, и дед говорил, что такие мелочи не должны мешать государственному мышлению. Говорил он это Фелипе, но потом жаловался, что Фелипе это никак не запомнит, а вот Исабель помнила твёрдо.
– Леонор – вилланка!
Ксандер опять вздохнул.
– Будь по-вашему, сеньора.
– К тому же, если бы это было что-то серьёзное, – выпалила она, – ты бы только порадовался!
Ее наградой были распахнувшиеся на всю ширину глаза фламандца – уж что-что, а шокировать его удавалось ей нечасто.
– Я же не зверь, сеньора! – а потом, словно застыдившись, и даже чуть сощурившись, он добавил: – И потом, пострадали же просто люди, а не…
Она дожидалась этих слов с почти болезненным удовольствием. Ладони уже начали теплеть, а на языке вертелись слова Приказа, и она даже в душе подгоняла его – давай-давай, скажи про мой проклятый род!
– Исабель? – раздалось из коридора. – Ты спишь?
При звуках этого голоса Ксандер умолк, и по его упрямому лицу она поняла: больше он ничего не скажет. Развернувшись на каблуке, она прошествовала мимо него к двери и вышла – туда, где в их комнату заглядывала Одиллия.
– А, вот ты где.
Бледное лицо венецианки почти светилось в темноте. Исабель шагнула ей навстречу, на мгновение подумав, что вот сейчас бы и представить ей Ксандера – но тут же забыла об этом: глаза Одиллии смотрели прямо перед ней, и будто вовсе не видели ничего. Что бы ни ужаснуло так венецианку, сейчас было не до куртуазности, да и вряд ли она будет благодарна, если Ксандер увидит её такой. Иберийка схватила новую подругу за худую жилистую руку и затащила в их собственную спальню.
– Что случилось?
Одиллия досадливо дёрнула уголком губ.
– А что от тебя было нужно ректору?
Одиллия ответила не сразу – сначала нащупала стул, села, завернулась в шаль, нервно завязала её в узел на груди и раздраженно тут же дёрнула. Ещё помялась, должно быть, подбирая слова, и наконец подняла глаза – не на Исабель, а куда-то на окно.
– Мой брат пропал.
Глава 4 Дар
– Доброе утро, господа студенты.
Ректор стоял прямо как палка, опираясь на свою жужжащую трость и немного покачиваясь на носках. Те, кого он так титуловал, тоже послушно вытянулись и вперились в него взглядом. Одили, которой выпрямляться было не надо (воспоминание о приложении трости учительницы танцев к вздумавшим сутулиться лопаткам было всегда ярким), воспользовалась возможностью и украдкой их оглядела. Некоторые – вот, например, высоченный Франц и казавшийся особенно щуплым рядом с ним Клаус – пялились на ректора с восторженностью верноподданных, слушающих коронационную речь, и это сходство при полном физическом контрасте её порядком рассмешило. Кто-то – лисообразный Хуан и полненькая суетливая гельвецианка Марта – уже и бумагу приготовили и теперь держали перья наготове, причём у Марты на кончике пера успела набухнуть капелька чернил. Белла сидела прямая и серьёзная, словно перед причастием, а вот Алехандра явно еле сдерживала желание ещё что-то шепнуть своей Катлине.
– Сейчас мы поговорим о самых азах, – прервал наблюдения Одили ректор, – о базовом и простом, и одновременно – самом важном. Но начнем мы так: скажите мне, господа студенты, что делает наш народ, если так его назвать, особенным?
– Don, господин ректор, ой, то есть, простите, Дар! – тут же звонко отозвалась Алехандра, но ей уже вторили на самых разных языках, наперебой.