Идем по Арбату. Народу на улицах прибавилось. Машин тоже. Сейчас они проносятся очень быстро. Сзади за запасное колесо не успеть прицепиться. Может быть, все правительственные. Ведь Сталин не спит, когда все спят. Наверное, все время ездит и все осматривает.
Один раз мы с Мишкой тоже прокатились на правительственной машине. Это зимой было, в метель. Вышли мы из кинотеатра «Юный зритель» на Арбат. Смотрим, каким бы транспортом добраться до дому. Очень хорошая легковая машина М-1. У нее сзади запасное колесо. За него удобно держаться. На счастье, какой-то затор впереди у Смоленской площади, может быть, из-за метели. Машины еле-еле двигаются. Мы с Мишкой облюбовали какую-то блестящую, .длинную, преспокойно уселись. Держимся за колесо. Машина движется к Бородинскому мосту, что нам и нужно.
Но вдруг у Смоленской площади она развернулась и бешено помчалась обратно, к центру. Снежный вихрь из-под колес залепил нам глаза.
— Прыгай,— кричу я Мишке. Но он боится. Я тоже испугался: уж очень большая скорость. Машина все несется и несется, хоть бы у какого перекрестка остановилась. Ничуть.
И вдруг пошла медленно. Над нашими головами что-то загудело. Глянули: какие-то сводчатые каменные ворота. Машина встала, и тут к нам в тулупе идет красноармеец с винтовкой. Мы не шелохнемся. Сначала он поднял за шиворот Мишку, потом меня.
Мы огляделись, ахнули: да ведь это же Кремль!
Дома я восторженно рассказал о нашей прогулке маме. Она испугалась:
— Смотри, еще посадят тебя.
А вот сейчас мы идем по Арбату и никакие машины не могут нас соблазнить, отвлечь от задуманного.
Во дворе кинотеатра «Арс», у самых дверей будки нас поджидает волшебная кучка мусора. Чуть копнули и сразу обрадовались: киномеханик здесь никудышный. Кадриков много. Здесь и Чапаев с Петькой на тачанке, и Чапаев с картофелинами, и даже Чапаев на чердаке за пулеметом, и Чапаев плывет.
Идем по Арбату, натыкаясь на прохожих, то и дело останавливаемся, смотрим на свет драгоценные находки.
В кинотеатре «Художественный» механик, наверное, очень хороший: ни одного кадрика, кроме огрызка совершенно прозрачной пленки, даже без звуковой дорожки. И зачем таких на работу принимают?
Во дворе на скамейке разложили все кадрики по порядку. Сначала тачанка, потом Чапаев с Фурмановым на мосту, затем Чапаев с картошками и так дальше до самой реки, в которой утонул Василий Иванович. Все как в настоящем кино.
Думаем, как соединить все кадрики в одну ленту. Попробовали конторским клеем — не держит. Женька принес столярный. Разогрели на свечке — не держит.
— Давайте нитками,— предлагает Рыжик,— я их осторожненько сошью.
Я осмотрел свою штанину. Ровный Лидочкин шов до сих пор не заметили дома. Согласился.
Лидочка принесла тонкую иглу и взялась за шитье. Лева сообщил, что в настоящем кино это называется монтажом.
Наконец фильм смонтирован. Лидочка завязывает последний узелок, откусывает нитку. И вот тут Женька предложил написать тушью на прозрачной пленке название картины, а также имена тех, кто ее создал.
Мы, конечно, с криком «ура!» согласились. Вот что у нас получилось:
«ЧАПАЕВ»
Автор сценария и кассир — Лева Гоц Режиссер и старший контролер — Алексей Грибков
Оператор и киномеханик — Михаил Жаров
Художник и пожарник — Евгений Кораблев
Монтажер — Лидия Кудрявцева
Голос Чапаева — Лева Г о ц
Голос Фурманова — Евгений Кораблев
Пулеметная стрельба, барабан и взрывы — Алексей
Грибков
Визг свиньи — Славик
Всплеск воды — Алексей Грибков
Крики «ура!» и стоны убитых каппелевцев — все вместе.
Мы готовы к началу сеанса. Я запасся ведром с водой. Всплески получаются даже лучше, чем в настоящем кино.
Решили на первый сеанс пригласить нашу новую знакомую из райкома комсомола Наташу Ромашову. Кинулись к забору, но ничего разобрать нельзя. То ли ветер, то ли дождь слизнул телефон Наташи, записанный кирпичом.
— Пойдемте сами в райком,— предлагает Лидочка.— Я знаю, где это.
— Не всем же идти,— говорит Лева,— одни будут зал готовить, другие аппаратуру. Мишка не стрижен, Женька заикается. Славка даже не пионер. Идите уж вы с Лидочкой.
Меня причесали, Мишка одеколон принес. Побрызгали. И вот мы с Рыжиком бодро идем в райком комсомола. Прошли Плющиху, потом перешли Зубовский бульвар. Там за оградой райком.
Чем ближе к цели, тем все медленнее я иду.
— Ну, что ты отстаешь?— сердится Лидочка.— Боишься? Нет, я не боюсь. Просто как-то волнуюсь. Ведь мы идем в самый комсомольский штаб. А мне до комсомола еще года два. Как часто мы видели в школе комсомольцев.
Когда они проводят в своих классах комсомольские собрания, мы подолгу подслушиваем у дверей, что там делается.
Это очень интересно. Друг друга они солидно называют «товарищ». У них на собрании выбирается старший. Он часто всех спрашивает: «Кто «за»?» и «Кто «против»!» Если кто-либо с чем не согласен, он может быть «против».. И его обязательно все выслушают, с его мнением считаются.
Они часто собираются все в кино или уходят в далекие лыжные походы. Это они устраивают в школе для нас, малышей, спектакли про гражданскую войну, или вдруг выпустят такую веселую стенную газету, что мы толпимся около нее все переменки, забыв про беготню и школьные завтраки. А какие песни они поют на демонстрациях!
Как-то после уроков они заперлись в самом большом классе. На дверях объявление: «Закрытое комсомольское собрание. Повестка дня: 1) итоги первой учебной четверти; 2) персональное дело комсомольца П. Тюрина».
Мы, конечно, уши к дверям. Тихонько слушаем. Вдруг дверь открылась и нас прогнали, да еще выставили снаружи дежурного. Мы уселись на подоконнике в коридоре, ждем, что будет дальше.
Долго сидели. И вот выходит этот самый Тюрин. Он в школе горнистом. Всегда на демонстрациях впереди с горном ходил. Рядом с самим директором школы.
Вышел Тюрин в коридор, голову вниз и бредет в дальний угол. Сел там на батарейку, в окно смотрит. Только плечи у него вздрагивают. Мы на цыпочках приблизились. Он услышал, повернулся к нам, мы хотели бежать, но остановились. Видим, на глазах у него слезы. Говорит тихо-тихо: Ну вот, ребята, отгорнился я. Из комсомола исключили Отвернулся к окну, лицо спрятал в ладонях, и опять задрожали его плечи.
Знать, большое это дело — комсомол, если даже горнист и тот заплакал.
И вот сейчас вместе с Лидочкой мы идем в самый главный комсомольский штаб нашего района. Зашли за белую ограду, здесь в зелени аккуратный домик. Кругом на дорожках чистота. У входа строгая стеклянная вывеска с комсомольским значком.
Я потоптался, осмотрел свои босые ноги, тронул Рыжика: Подожди меня здесь, я мигом домой. Только ботинки обую.
Вернулся уже в ботинках. Рыжика нигде не видно. Поднялся на ступеньки, заглянул в дверь. Народу в коридоре полно. Все большие. Стоят у подоконников группками, о чем-то громко говорят, смеются. И у всех комсомольские значки.
А вот ребята вроде меня, только чуть постарше. Эти стоят робко. Очень чистенькие, в праздничных костюмах, беленькие воротнички рубашек навыпуск, словно пришли на первомайскую демонстрацию. Только не видно у них комсомольских значков. Друг друга тихонько спрашивают, будто проверяют:
— Что такое нэп?
— Какое правительство сейчас в Испании?
— А когда погиб Чапаев?
Молчат, друг на друга смотрят. Я не удержался, подсказал:
— Пятого сентября девятнадцатого года.
На меня все посмотрели.
— И тебя принимают?— неуверенно спросил меня коротко стриженный, круглолицый паренек в вельветовой куртке.
— Нет, я так просто.
— А нас вот всех сейчас,— кивнул паренек на друзей.—. Страшно. Я весь нервничаю. Не знаешь, где тут туалет?
Открылась дверь напротив. Рыжик выглянула:
— Алеша, ну где же ты? Заходи.
В комнате у открытого окна сидит Наташа Ромашова. За столом еще две девушки. Запуталось солнышко в волосах Наташи, белую блузку просветило, бегает по телефонной трубке. Наташа в трубку кому-то обещает: