— Грей утюг сам. Я тебе не обязана.
— Нонночка, нас принимают в комсомол...
— Всех?
— Нонночка, конечно, всех.
— Давай воды и прыскай…
Прыскаю.
— А брюки?
— Вот тебе, Нонночка, и брюки.
— Горе мое…
Я соглашаюсь.
Во дворе, на нашей скамейке — Первое мая.
Все наглаженные, все красивые, все какие-то весенние.
— Нy, пошли,— оглядев нас, говорит Лева.
— А я?— спрашивает Славик. Как то мы его не заметили.
— Дай руку, Славик.
Все вместе мы идем в наш райком комсомола. В наш Киевский райком. К Наташе.
Гога спотыкается, запоминает:
— Кого в комсомол принимают? Значит, так… Самых стойких…
Мы идем.
— А меня в тапочках пустят?— спрашивает Славик.
— Впустят, Славик.
Вот и наш райком. Сияет у входа стеклянная табличка,
И коридоре, гулко и прохладно.
— Какая дверь?— шепчет Мишка.
Мы на свою дверь показываем. Там, где Наташа. Лидочка тянет куда-то влево, в глубь коридора.
— Вон там,— говорит она.
Из большой двери какой-то парень вышел. Хмуро прошел мимо, на нас не глянул.
И вдруг из двери наша Наташа. Засуетилась, всем воротнички поправила, а Мишку поцеловала:
— Сейчас вас принимать будут,— рукой «рот фронт» делает,— ну, мальчишки?
Мы тоже делаем «рот фронт».
Она за дверью скрылась. Мы себя оглядываем. Лидочка Мишкин воротничок пришлепала. Дверь открылась:
— Товарищ Грибков.
Никто, никогда меня так не называл.
— Товарищ Грибков!— говорит какая-то вся в белом девушка.— Пожалуйста.
Ребята подталкивают: иди же. Иду.
Длинный стол. За ним люди.
— Садись, товарищ Грибков. А куда садиться? Куда-то сел.
— Как у тебя с социальным происхождением?
— Ничего,— говорю я.
Они бумаги листают. Наташа мне улыбается.
Дверь открылась, вошел тот хмурый, усаживается почти в середине, рукава рубашки засучивает.
Наташа ему бумаги подсовывает. Он согнулся, головой поводил, потом на меня смотрит:
— Пусть расскажет биографию.
— Давай, Алеша,— кивает Наташа,— рассказывай. Я рассказываю.
— Так,— говорит хмурый.— Ну, а что такое нэп?
— Новая экономическая политика.
— Хорошо.
Он еще думает, а я на Наташу смотрю. Она рот за ладошкой спрятала, подмаргивает.
Какая-то девушка на всех смотрит, тихо говорит:
— Вот Наташа их всех знает.
— Я знаю этих ребят,— встает Наташа,— Алешу, Леву, Мишу, да они сейчас все сами за дверью. Позвать?
— Да нет, зачем, Наташа,— говорит который в самой середине. Из-за стола выходит и мне руку: — Поздравляю вас, товарищ Грибков. Вы теперь комсомолец. Да держи же крепче билет.
— Спасибо,— говорю я. Все смеются.
— Кто там следующий,— говорит хмурый,— пригласите. Я дверь нашел.
— Ну, как?— спрашивают ребята.
— Вот!
Все билет рассматривают.
— Товарищ Кудрявцева,— приглашает Лидочку девушка в белом.
Ушла Лидочка.
Мы даже мой билет не успели рассмотреть, как уже пошел по рукам Лидочкин.
— Ой, мальчики,— смеется она,— ну, дайте же!
Снова дверь открылась. Вышел тот хмурый, заторопился по коридору.
— Товарищ Жаров,— объявляет в дверях девушка,— Пожалуйста.
Пошел наш Мишка. Потом тот хмурый обратно прошел. Дверью хлопнул. А она отошла, и нам все слышно:
— Расскажи биографию.
Мишка рассказывает.
— А где отец?
Тихо там. Стулья поскрипывают. Голос Наташи:
— У него не родной отец.
— Так это не родной отец? Ну, чего же ты молчишь? Так бы сразу и сказал.
Там долго очень тихо.
— Нет, родной,— говорит Мишка. Девушка и белом дверь закрыла.
— Вот дурак-то!— шепчет Гога.— Зачем же он так сказал? Мы друг на друга смотрим, ничего не понимаем.
— А что случилось?— теребит нас Славик.— Чего же вы молчите? Алеша?
Дверь открылась, Мишка рукой загородился, идет сквозь пас. Я только вижу длинный коридор и Мишкину спину в белой отглаженной рубашке.
— Ну, чего же вы?— толкает нас Лидочка.— Бежим!
Мы догнали Мишку у выхода. Славик его руку от лица отнимает.
— Не приняли,— дрожат у Мишки губы.
Мы молчим. Рядом оказалась Наташа. Прижала к себе Мишкину голову, тихонько гладит:
— Ничего, Миша… ничего, мой мальчик… Все пройдет. Тогда и вы не вступайте,— вдруг расплакался Славик,— не вступайте, и все. Алеша?
— Нельзя так, Славик,— тихо говорит Наташа,— все будет хорошо. Мишу примут. Обязательно примут. Ты слышишь, Миша? Тебя примут.
— Это еще как сказать,— сомневается Гога.
Мишка сухими глазами смотрит на всех нас. Он верит и не верит.
— Наташа,— шепчет он,— ребята…
Лидочка его руками обняла, теребит:
— Тебя зачем Пелагея Васильевна к доске вызывала? Ты понял? Ну, вчера же дело было. Ну, сочинение про мужество писали? Помнишь?
Мишка молчит.
— Это когда про Муция Сцеволлу я рассказывал,— поясняет Гога,— забыл, что ли?
Мишка молчит.
— Да ничего он не соображает,— машет рукой Гога.— Ну, я побежал, сейчас меня…
И вдруг я вижу в коридоре знакомую фигуру. Это Пелагея Васильевна. Идет в нашу сторону, близоруко читает таблички на дверях. Потом нас увидела, заторопилась.
— Ребята, Пелагея Васильевна!— толкаю я друзей. Она подходит, растерянно улыбается. С Наташей за ручку, всех внимательно оглядела, Мишку по щеке потрепала и вдруг забеспокоилась:
— Мне же в райсовет нужно. Это на каком же этаже, Наташа?
— Райсовет выше, Пелагея Васильевна. Она было пошла, потом вернулась:
— Да, я совсем забыла. Проверила ваши сочинения «Как я понимаю мужество?». Накрутили кто во что горазд. Вот только один Миша написал на «отлично».
Она ему прическу взъерошила, заторопилась.
— Ну, я пошла. Значит, этажом выше?
И пошла по коридору прямая, строгая наша Пелагея Васильевна.
— Миша,— радуется Лидочка,— поздравляю. У тебя же «отлично».
Мы все поздравляем, тормошим Мишку. Только Славик в окно смотрит, удивляется:
— Как же так? Ей второй этаж, а она на трамвае хочет? Вон стоит на остановке. Ждет. Почему это, Алеша?
Мы ходим по школе с комсомольскими значками. Славик где-то позади водит за нами свою вихрастую компанию.
Когда мы собираемся у окна возле нашей батарейки, то Славик с компанией на почтительном расстоянии. Иногда он осмелеет, подойдет к нам и, оглядываясь на своих дружков, спросит:
— Ну как, Алеша?
— Хорошо, Славик,— говорю я.
— Ну вот,— сопит Славик, потом руки за спину, направляется к дружкам.
Мишка на переменках почти не выходит. То они вместе с Лидочкой за партой сидят, то с указкой проверяют друг друга по лохматой географической карте.
— А как добраться до Магадана?— спрашивает Мишка. И Лидочка, спотыкаясь кончиком указки, ведет длинную линию от Москвы на Дальний Восток.
— Почему до Магадана?— спрашиваю я.
— Так, Алешка. Уеду летом. Насовсем. Объявление видел. Требуются туда люди. Поступлю в рыбаки… Может быть, с отцом встречусь.
— Письма от него получаешь?
— Были… А теперь нет.
— Ну, еще напишет,— говорит Лидочка.
Далеко Колыма от Москвы. Где-то останавливается, а потом все-таки идет к Мишке письмо. Если в ящик опущено, то придет…
А если?..
Мы не отвечаем.
…На войне погибают просто. Как застанет пуля, так и падает боец. Мы уже месяц воюем, и я ни разу не видел, чтобы над умирающим картинно склоняли солдаты обнаженные головы, ни разу не слышал торжественных слов, вроде «отомстите за меня, отомстите за Родину!». Я только одни раз видел в атаке развернутое знамя полка. Не поднимались мы с земли под звуки сигналов боевой трубы.