Король, прибыв к гилгалскому жертвеннику, старался уединиться и просил не докладывать ему о беглецах.
– Шмуэль прав, – сказал он, – Начнём побеждать, беглецы к нам вернутся.
– Грабить они вернутся! – сказал Авнер бен-Нер и плюнул себе под ноги.
Так прошла неделя. На восьмой день Авнер молча приблизился к сидящему на камне королю и поднял обе руки, показывая на пальцах: семь дней позади.
И сказал Шаул:
– Подведите ко мне жертвы всесожжения и жертвы мирные.
И вознёс он всесожжение.
Судья и пророк Шмуэль ехал с поэтического состязания в Раме.
– Прекрасно! – шептал он и улыбался. – Этого мальчика вдохновил сам Бог. И повторял про себя слова из гимна, сочинённого молодым левитом по имени Гад:
– Как хорошо! – радовался Шмуэль.
Вдруг он вспомнил, что обещал Шаулу приехать в Гилгал для жертвоприношения. Может, уже поздно? Придётся рассказать королю, почему он задержался. Да разве поймёт этот деревенщина! Ладно, как же дальше пел Гад?
Издалека он увидел ограду гилгалского жертвенника. Вокруг под навесами стояли солдаты. Военный лагерь? Ну да, ведь ему говорили о нашествии Филистии...
Тут же старец забыл обо всём на свете: он увидел, что над жертвенником поднимается дым.
Навстречу, улыбаясь и протягивая к нему руки, шёл седой великан – как тогда в Алмоне.
Но приблизясь и заглянув в лицо пророка, Шаул замер, не посмел снять его с осла и поцеловать.
– Мир тебе, Шмуэль, – произнёс король.
– Кто разрешил начинать без меня? – закричал судья и пророк, и лицо его сделалось багровым.
– Я разрешил, – выглянул из-за спины короля Шаула Ахимелех бен-Ахитув.
Шмуэль даже не посмотрел в его сторону. Не слезая с осла, он кричал на короля и размахивал руками возле его лица.
– Ты забыл моё предупреждение в Алмоне?! Я ведь объяснил, что тебе дозволены только семейные жертвоприношения, – на лице старца гневное выражение сменилось презрительным.
Король Шаул смотрел в землю и не произносил ни слова.
– Идём со мной, – вмешался Авнер бен-Нер, указывая Шмуэлю пальцем на холм. – Идём, поглядишь на лагерь необрезанных: сколько их и сколько нас!
Шмуэль будто не слышал. Теперь он уже молча смотрел на короля, и слёзы текли по его щекам и бороде.
– Понимаешь, – начал Шаул, – мои люди требуют начать сражение. Ещё немного, и здесь начнётся бунт, нас перебьют не филистимляне, а свои...
Он смотрел на лицо старца и понимал, что тот его не слышит. И тогда король заговорил – просто так, чтобы заполнить те несколько мгновений перед приговором, который Шаул и так уже знал. Он начал перечислять, когда и сколько солдат убегало из стана в каждый из дней ожидания, сколько заболело или погибло от змей и скорпионов. Стоящий рядом Авнер бен-Нер был поражён памятью короля.
– Что ж, – перебил Шмуэль. – Значит, так и должно было быть. Испытал тебя Господь, а ты слаб.
Быстро-быстро, захлёбываясь от слёз, попадающих ему в рот, Шмуэль зашептал жестокие слова, которые слышал только он сам и Шаул.
Не попрощавшись и ни разу не обернувшись, судья и пророк уехал из Гилгала. Хмурый осёл сам находил дорогу, а Шмуэль вознёсся в мыслях к престолу Господа и просил у Него прощения для короля иврим и народа.
Молча стоял спиной к построенным возле жертвенника воинам король Шаул. Люди думали, что он всё ещё смотрит вслед судье и пророку, слушая тишину, заполнившую долину и горы над ней. Но не тишину он слушал, а Человека в красной рубахе. Приблизив к земле лицо, тот медленно повторил все слова, которые сказал однажды на дороге к Гив’е крестьянину Шаулу: «И потомкам твоим не жить, и тебе не умереть в своём доме. И даже лёгкой смерти не жди – не будет...»
– Послушай, – прошептал Шаул, и желваки пошли по заросшим бородой щекам. – Я бы тоже так хотел: на осла и домой, беседовать с Богом. А что будет с ними? – он повёл плечом назад, где переступали с ноги на ногу перепуганные недавним спором воины. – Что им-то скажу?
Человек в красном, не удостоив Шаула ответом, исчез в небе.
– Что он там видит? – спросил коэн Ахимелех бен-Ахитув у стоящего рядом Авнера.
– Как солнце садится, – хмуро ответил командующий.
Шаул обернулся, оглядел строй. Солдаты отводили взгляды.
Ровным голосом король приказал коэну Ахимелеху: «Продолжай!» и, дождавшись, пока перестанет кашлять стоящий неподалёку Иорам, велел: «Зажгите ещё факелы».
Опять громко зазвучал голос коэна Ахимелеха, просившего у Бога победы для войска Его народа. Солдаты присоединились к молитве.
Когда Ахимелех поднял на угли последнюю часть жертвенной овцы, все вдруг увидели бегущего к ним королевского вестового.
– Необрезанные!.. У них что-то случилось! – кричал он.
Вечером седьмого дня ожидания все бойцы на утёсе Снэ, кроме тех, кто сидел в охранении, сошлись у костра. После еды начались рассказы о духах, о женщинах, о солдатской судьбе. А ещё в армии Йонатана полюбили общее пение. Особенно красивый голос оказался у младшего брата Йонатана – Авинадава. Но сегодня он дрожал от холода в засаде над михмасским проходом на краю утёса, а без него солдатам не пелось.
Косой левит, лучший рассказчик смешных историй, лежал на боку, глядел на пламя костра и, слушая уговоры соседей что-нибудь вспомнить, прикидывал, не поспать ли, потому что в следующей череде ему предстояло сменить Авинадава.
– Ладно, – сдался он. – Одна история и спать.
Солдаты придвинулись к косому левиту, хорошо зная, что для того главное – начать, а потом он уже сам не остановится до второй череды, а может, и придя на пост, станет досказывать своему напарнику очередную «быль».
– Вот послушайте, что случилось с одним виноградарем из Шхема, – начал косой левит.
Все притихли. Рядом с костром среди молодых солдат сидел слепец Иорам – Шаул послал его в стан Йонатана с повозкой обсидиана. Положив голову на колени слепца, задремал после еды маленький Миха, хотя ему очень хотелось послушать рассказы солдат. Ещё костёр освещал опухшее после драки с эфраимцами лицо оруженосца Йонатана – рыжего Иоава. Он тоже подтянулся поближе к рассказчику и оперся на локоть.
– Дело было так, – начал косой левит.
Он уже переходил к третьему рассказу, когда появился слуга Шаула Иосиф и очень огорчился, узнав, что пропустил смешную историю. Он ткнул в бок Иоава и спросил, отчего все хохочут. В ответ послышалась такая брань, что Иосиф тут же пожалел, что обратился к Рыжему.
– Ну, Иоав, – раздался рядом кашель вперемежку со словами. – Повезло же тебе, что я не был на твоей брит-мила[32].
– А что? – удивился Иоав.
– А то, – сказал Иорам, – что я бы подтолкнул руку с ножичком – может, ты бы теперь меньше ругался.
Все, включая Иоава, захохотали.
– Иди-ка сюда, Иоав бен-Цруя, – послышался сзади шёпот.
Кто угодно мог сейчас позвать Иоава от костра – он и не обернулся бы. Но на голос Ионатана Рыжий встал, хотя и выругался. Иосиф тут же занял его место у костра.
– Тихонько идём со мной, – приказал Йонатан. – Надень меч, возьми щит и копьё и пойдём поглядим, что там делают необрезанные на Боцеце.
– Жрут, как и мы, – Иоав всем видом показывал, как не хочется ему уходить от костра в холодную ночь. Но Йонатан знал, чем приманить Рыжего.
– Научу определять направление, – пообещал он. – Станешь командиром сотни – пригодится.
32
Брит-мила (ивр.) – обрезание мальчика на восьмой день после рождения, обряд его присоединения к «союзу Моше» (Моисея)