День девятнадцатый.
Ищите женщину.
Матушка решительным шагом направилась к месту встречи. Войдя внутрь, её посетило одновременное отвращение и горесть. На полу, давясь надуманной, искусственной эйфорией валялись две голые туши. – В сарайчике было теплее, чем на улице. Да, да, именно туши. Будто звери. Матушка вновь заставила свои глаза краснеть.
Багровое рыло выдохнуло мерзкий смрад – помесь сивухи и дешевого вина, с нотками силоса. Морда чмокала глазами и моргала губами, стараясь выдавить хоть что-то осмысленное.
– Душенька! Я те-е-бя лю-у-блю!
Между словами оно икало.
В роль вступила вторая туша.
– Марта, это не то, что ты подумала!
Матушка тряслась как обмороженная и губы, иссиня-черные от помады, выдали два слова. – Сын ушел.
Туша номер один вскочила, даже не стесняясь наготы. Но тут же оно рухнуло в сено, страшно смеясь, и, будто поедая падаль, чмокнуло.
– Братец Вил скоро вернется, он-то его точно сыщет, пасынка этого, дери его.
Помещение провоняло предательством. Марта только бросила скоп сена в морду мужа, а оно зашлось в хохоте.
Матушка быстро толкнула дверь, прозвучало резкое и тонкое. – Ой!
– Лера! Извини, я, не хотела, но…
– Мне тут нельзя? – Спросила девочка, потирая макушку.
– Куда, в сарайчик-то? – Шепнула Марта.
– Да нет же! Фаса искать, он ведь ушёл, а тут ещё у амбара, эту, как её, крышу снесло!
Наружу вывалилось нечто, одетое в штаны и шерстяные носки. Оно схватило Марту за запястье.
– Ты сама виновата, уродина! Давно ли ты выполняла то, что должно, вот я и изголодался! (Оно ни разу не икнуло, даже внятно говорило.) – Прочь с глаз моих, женушка!
Марта упала от резкого толчка и занозила палец, плакала, но не от инородного тела в персте. – Не смей так говорить при Лере!
– А что, она ж девчонка, её это же самое ждёт. Нош, вон, уж занялся, ещё пару лет и точно попортиться!
После этих слов оно сплюнуло и позвало подругу.
– Вот, смотри уродина! Это женщина, настоящая, теплая, дерзкая! А ты, да бесполезный кусок кухонного мяса, ещё и сына своего обманывала. Папа ушёл, за дровами! Да в рот я…. В гробу я видал эти дрова!
Туша номер два возненавидела новую любовь.
– Доча, не слушай его, ты не такая, ведь….
– Я девочка, в отличие от некоторых. ( Это были слова десятилетней девочки).
Всему виной в данном этюде был самообман. Мальчик ушёл, дочь потеряла веру в мать, а отец отрекся от семьи.
– Твоя дочь больше женщина, чем ты. – Процедила Марта.
– А ты, молись, кому хочешь, чтобы твоя протеже не растрепала всё своему мужу. А её, теперь, вина перед дочерью гложет – берегись.
Марта и Лера ушли, оставив две туши наедине. Они были порознь. А две туши одни, навсегда, вспоров все свои связи.
День двадцать второй.
Ниточка к сыну сквозь иголочку.
Папа Леры был вне себя от ярости. Два дня он не мог остыть, даже притом, что окна были белыми. Он перебрался в дом Марты, Лера жила в комнате Фаса.
Вечером, когда девочка уже спала, родители собрались на кухне. Палец Марты был заботливо забинтован.
– Твоя дочь помогла мне, в тот день, и вытащила занозу – иголкой. Не знаешь, откуда она у неё?
– Моя Лера вяжет, наверно оттуда.
– Я вижу, что тебе очень тяжело, но, правда, метели пройдут через день-два, сейчас мы можем только надеяться. Все мужики заняты – корма мерзнут, кровлю то снесло.
– Знал бы ты, как мою крышу сносит, от одной мысли о том, что жизнь, которую я дала своему ребёнку, сейчас от меня не зависит, и в этом моя вина. Если бы только я сразу ему сказала, про, этого, с позволения сказать, отца.
– Я понимаю тебя, Марта, я пережил похожее событие.
– Мы с Лерой, когда жили в горах, пошли на местечковый праздник, зимой же. Лера была очень счастлива. В тот день, я подарил ей шапочку, которую она носит до сих пор. Дело близилось к вечеру, и Лера стала меня упрашивать отпустить её на ночь к подруге. Ну, я не мог противиться и отвёл её туда. С утра должен был забрать.