Пот заливал мне глаза. Мои мышцы ослабли и стали вялыми. Расстояние между нами и дверью казалось бесконечным, каждый шаг был сродни восхождению на Эверест.
Часть меня хотела сдаться, лечь на пол и позволить пламени сжечь боль, тревоги и сожаления.
Но если бы я так поступил — если бы не довел нас до выхода, — мы бы погибли. Я больше никогда не увижу Слоан и стану виновником еще одной смерти.
Я не мог этого допустить.
Усилием воли я тащил нас дюйм за дюймом по полу. Я уже не столько дышал, сколько задыхался, а перед глазами мелькали всплески темноты.
Но каким-то образом мне это удалось.
Я не знал, как. Может быть, это была та самая сверхчеловеческая сила, которая позволяла матерям поднимать целые машины со своими детьми, а может, это был последний призыв моего тела перед тем, как оно рухнуло.
Что бы это ни было, оно потянуло нас через выход из хранилища к лестнице. Дверь распахнулась, и внезапно перед моим внутренним взором возникло черно-желтое полотно.
Я мельком увидел буквы FDNY (прим. Пожарный департамент Нью-Йорка), прежде чем кто-то оттащил Вука от меня, а кто-то другой схватил меня за руку, и мы двинулись, пригибаясь, торопясь вверх по лестнице, пока другие члены команды боролись с наступающим огнем.
Я позволил им вести меня, слишком ошеломленный и дезориентированный, чтобы просто следовать за ними, но я оглянулся один раз — на достаточно долгое мгновение, чтобы увидеть, как горит хранилище, моя мечта и все, что с ней связано.
ГЛАВА 38
Это была проводка.
После того как дым рассеялся, и первые спасатели получили ответы на вопросы, я сидел на заднем сиденье машины скорой помощи и тупо наблюдал за происходящим вокруг.
Причина пожара не будет официально установлена до тех пор, пока городские власти и страховая компания не проведут расследование, но я уже слышал обрывистые сведения от пожарных.
Короткое замыкание. Устаревшая проводка — та самая проводка, которую всего два дня назад я сказал электрику сохранить.
Небольшая логичная часть меня говорила, что это не моя вина и пожар все равно бы случился, потому что он не закончил бы переделку проводки, даже если бы я дал ему добро. Но другая, более коварная часть задавалась вопросом, почему я не принял должных мер безопасности, прежде чем открыть хранилище для десятков подрядчиков и подверг их опасности.
Прежде чем начинать строительство, мне следовало убедиться, что все соответствует нормам, но я этого не сделал, потому что был чертовски сосредоточен на сроках.
Одна ошибка, и люди пострадали.
В горле вновь разгорелось жжение. Непосредственные симптомы вдыхания дыма прошли после того, как медики дали мне маску с кислородом, но я все еще чувствовал себя разбитым, словно кто-то вывернул меня наизнанку и до крови испинал.
К счастью, никто не погиб, но двое строителей были доставлены в больницу с сильными ожогами. Оставшийся рабочий отделался ушибами и переломом руки, на которую что-то упало. Я не видел Вука с тех пор, как пожарные спасли нас, но видел Уиллоу, которая ждала снаружи, ее лицо было бледным как снег. К тому времени как я закончил отвечать на вопросы медиков, Вук и Уиллоу уже ушли.
Мне повезло, что внутри не было больше людей и что огонь не перекинулся на другие этажи и не нарушил целостность конструкции здания. Еще больше мне повезло, что пожар произошел не после открытия клуба, когда в нем было много людей.
Но я не чувствовал себя счастливчиком; я чувствовал, что тону.
Я виноват.
Опять я во всем виноват.
Я искал хоть какие-то эмоции — злость, печаль, стыд — и не находил ничего, кроме ужасного, всепоглощающего онемения. Даже чувство вины было пустое, словно огонь высосал из меня всю сущность и развеял пепел по всему телу. Оно больше не проявлялось в виде острых ножей, пронзающих мою совесть; оно просто было, всепроникающее и неосязаемое.
Почему я решил, что смогу это сделать? Открыть ночной клуб за шесть месяцев было безумием, и мне не стоило даже пытаться. Я должен был знать, что поспешность приведет к катастрофе, но я был слишком ослеплен гордостью и самолюбием.
— Это должен быть ты. — Отец уставился на меня, его глаза налились кровью от горя и алкоголя. — Ты должен был умереть, а не твоя мать. Это твоя вина.
Он был прав. Он всегда…
— Ксавьер. — Новый голос проник в туман моих воспоминаний. Он звучал издалека, словно из сна.