— Итак, рассказывай, — сказал он, когда документальный фильм переключился с Ашера на Леброна Джеймса. — Каким видом спорта ты занималась в детстве?
— Почему ты в этом так уверен?
— Слоан, — Ксавьер бросил на меня взгляд, от которого мой рот искривился. — Ты слишком конкурентоспособна, чтобы не стать капитаном команды или даже трех.
Правда.
— Теннис, волейбол и гольф, — призналась я. — Я пробовала играть в футбол, но это не для меня. А вот моя сестра его обожает.
Последнее я произнесла случайно, не задумываясь, и Ксавьер вздрогнул, как хищник, почуявший добычу.
— Твоя сестра? — в его глазах появился пытливый блеск. — Джорджия, верно?
Черт. Я никогда не говорила о своей семье, поэтому не винила его за любопытство, но от ее имени на его губах мне захотелось вернуть эмпанаду на место.
— Нет, — мысль о том, что Джорджия может играть в футбол, была просто смехотворна. — Моя вторая сестра, Пенелопа.
Ксавьер нахмурил брови.
— Я не знал, что у тебя есть еще одна сестра.
— Большинство людей не знают.
Пен была еще слишком молода, чтобы официально выйти в общество, а Джордж и Кэролайн заплатили целое состояние, чтобы о ней и ее здоровье не писали.
— Она моя сводная сестра, — уточнила я. — Один отец, разные матери. Уверена, что она посмотрела все футбольные матчи, которые когда-либо были записаны. Несколько лет назад на седьмой день рождения я подарила ей футболку с автографом Донована, ты бы видел ее улыбку.
От воспоминания у меня защемило сердце. Ее день рождения был за несколько недель до того, как ей поставили диагноз СХУ. Я взяла ее на матч местной команды, пока Джордж был на работе, а Кэролайн — на благотворительном обеде. С тех пор я не видела ее такой счастливой.
— Сколько ей сейчас лет? — спросил Ксавьер.
— Девять.
— Два года назад, — его взгляд прожег дыру на моей щеке, и я поняла свою ошибку.
Мое отречение произошло пять лет назад. Я фактически признаю, что нарушила условия раскола семьи.
Вивиан, Изабелла, Алессандра, а теперь еще и Ксавьер. Кроме Реи и самой Пен, людей, знавших, что я общаюсь с сестрой, можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Эта мысль должна была привести меня в ужас, но что-то в Ксавьере приглушало мои обычные опасения. Интуиция подсказывала мне, что он умеет хранить секреты, и, хотя я не доверяла своей интуиции на сто процентов, когда речь шла о нем, он поделился достаточно личными деталями, чтобы я была готова отдать ему эту часть себя без особого сопротивления.
Тем не менее я подняла подбородок и встретилась с ним взглядом, осмеливаясь продолжить его мысль.
— Да.
Ксавьер не дрогнул под моим пристальным взглядом.
— Ей почти двузначное число, — сказал он. — Большая дата.
Итак, как чувствует себя девятилетка? Ты почти перешла на двузначное число.
У меня сжалось горло. Я так давно не обсуждала Пен ни с кем, кроме Реи, что разговор о такой простой вещи, как ее возраст, подрывал мое самообладание. Моя тайна бурлила во мне годами. Ей нужен был выход, и каким-то неожиданным образом я нашла его в Ксавьере Кастильо.
Он не стал расспрашивать о Пен или о том, как долго я с ней общаюсь. Он не спросил, общаюсь ли я с кем-то из семьи еще. Он вообще ни о чем не спрашивал.
Он просто смотрел на меня этими темными, бездонными глазами, и невидимая сила, которая привела меня сюда, снова дала о себе знать, побуждая довериться ему и хоть раз полноценно впустить кого-то в свою жизнь.
Мое самосохранение всячески сопротивлялось.
Моменты связи — это одно. Открыться кому-то — совсем другое.
К счастью, от принятия решения меня спасла знакомая тень, промелькнувшая по полу.
Я выпрямилась, переходя в рабочий режим, в то время как Ксавьер заметно напрягся.
— Твой отец, — Эдуардо сразу перешел к делу. — Он проснулся.
Они оставили меня наедине с ним.
Моему отцу было не до толпы, поэтому доктор Круз заставил всех остальных остаться в коридоре, а я… ну, я не знаю что мне делать.
У меня уже давно закончились слова, которые можно было бы ему сказать.
Тем не менее я подошел к кровати, и мое сердце забилось в тревожном ритме, когда его темные глаза остановились на мне.
— Ксавьер.
От его тонкого, как бумага шепота по моему позвоночнику пробежал холодок. Когда я видел его в последний раз, он мог нормально говорить, и я мог притвориться, что статус-кво все еще не нарушен. Даже если статус-кво был отстойным, по привычке в нем можно было найти утешение.