Что касается отца – моего сына, моего брата-близнеца, – то у него не было даже скафандра, который мог бы его защитить. В мгновение ока его голову окутал слой мха; красный пух покрывал его волосы, лез в глаза, забивал нос и рот. Мне показалось, что он попытался закричать, но смог издать лишь едва слышный стон. Он сделал вслепую два шага, но третий сделать уже не сумел – каждую секунду мха становилось все больше, приковывая его к месту. Он судорожно пытался размахивать руками, пока они не стали слишком тяжелыми; его тело уже казалось вдвое больше, чем изначально, а споры все продолжали атаковать… Вскоре на месте Александра Йорка был лишь пушистый красный шар высотой в человеческий рост, светившийся ярко, словно костер.
Двадцать секунд царила абсолютная тишина – не было слышно даже дыхания. Затем верхняя часть светящегося красного шара начала проваливаться внутрь. С каждым мгновением шар оседал все больше, по мере того как споры расползались по каменному парапету.
И под ними ничего не было. Ни человека. Ни костей. Ничего, кроме сплошного мха. Я чувствовал сильный запах тостов с маслом, который доносил ветер сквозь дыру в нашем стеклянном кубе… и мне почему-то представился довольный собой хищник, который только что сытно пообедал.
По мере того как шар продолжал распадаться, я увидел, что прозрачная грудная пластина осталась нетронутой – видимо, оказалась несъедобной. Маленький стеклянный контейнер, до этого находившийся среди внутренностей, парил над массами мха, словно покачивающаяся на глади озера бутылка. Минуту спустя шар, который когда-то был моим отцом, превратился в красное светящееся пятно на камнях парапета. Еще мгновение прозрачный контейнер лежал неподвижно на подстилке из мха, и я смог различить крошечную красную точку внутри – спору балрога, которую держал в плену адмирал Йорк. Мох вокруг неожиданно вспыхнул ярким заревом, на секунду меня ослепившим. Когда я снова смог видеть, контейнер исчез – испарился, растворился, – а когда-то бывшая в неволе спора смешалась с миллионами других, молчаливо светившихся во тьме.
Миссия балрога была выполнена – пленник освобожден. Но спасение не могло прийти, пока клон отца не был съеден заживо. Другие копии отца – стеклогрудый на Целестии и Александр Йорк, адмирал флота, на Новой Земле – наверняка оставались связанными между собой в течение всей казни и, вероятно, ощущали каждую миллисекунду этого процесса так, словно это происходило с ними самими.
Я подумал, каково это – чувствовать, как тебя пожирают заживо. Балрог наверняка мог бы об этом рассказать – если он был телепатом, то должен был слышать мысленные вопли отца, – но я решил, что знать мне этого совсем не хочется.
Фестина уже карабкалась по веревке к крыше стеклянного куба.
– Выяснил, как управлять этой штуковиной? – на ходу крикнула она Тобиту.
– Почти, – ответил он. – При условии, что здесь нет встроенных систем безопасности. Если бортовой компьютер попросит меня ввести пароль или что-то в этом роде, ничего не выйдет.
– Будем надеяться, что этого не случится. Если мы не сможем остановить атакующую армию, этот куб – наш единственный шанс выбраться из города.
Как только она выбралась на стеклянную крышу, я схватился за веревку и тоже полез наверх. Оставаться в кубе не было никакого смысла – Тобиту я ничем помочь не мог и Невинности тоже. Пока я смотрел, как балрог пожирает моего отца, Невинность тихо лишилась чувств. Возможно, это было добрым знаком – с мандазарами происходит подобное, когда их метаболизм переключается на исцеление организма, – но это могло также означать, что у нее слишком серьезные повреждения внутренних органов. Нужно было доставить Невинность в лазарет… но прежде требовалось остановить Черную армию.
За пределами куба воздух был насыщен запахом тостов с маслом, настолько густым, что ночной ветер не в силах был его развеять. Хорошо было видно, какую часть парапета покрывал красный мох – большое пятно на том месте, где сожрали отца, неподалеку – холмик, еще сохранявший очертания Дэйда, и легкий, похожий на пыль, налет во всех остальных местах. Флебон и мандазары тоже получили свою долю спор, когда балрог вырвался из лестничного пролета, но мох не покрывал их целиком, лишь отдельными светящимися точками, испещрявшими их тела.
Фестина повернулась ко мне. Она стояла на краю куба, там, где он касался верха стены парапета. В сам куб ни одной споры не попало, но стоило сделать еще шаг, и ей пришлось бы идти по светящейся пыли.
– Как думаешь? Он нас не сожрет?
– Не знаю. Ему наверняка нравится делать вид, будто он собирается нас сожрать… но это может оказаться для него своего рода шуткой, издевательством над низшими существами. Если бы балрог действительно хотел нами поужинать или позавтракать, он уже давно мог это сделать.
– Возможно, он следует собственным правилам этики, – предположила Фестина. – Нельзя трогать тех, кто держится на уважительном расстоянии, но стоит наступить на спору, и ты – законная добыча.
Вполне логично. Мне бы было больно, если бы кто-то по мне прошелся. Так что балрог мог считать себя в полном праве кусать наступившего за ноги.
Я обернулся назад, к изгороди. Черная армия готовилась к последней атаке, с лестницами, таранами и осадными башнями. Что еще хуже, за стеной заняли позицию четыре Смеющихся Ларри; судя по их виду, они вскоре намеревались открыть огонь, уничтожая оказавшихся поближе защитников, пока атакующие будут прокладывать себе путь.
Что бы мы ни собирались делать, действовать нужно было быстро. Пришло время попытаться воспользоваться одной хитростью.
– Подожди секунду, – сказал я Фестине. Затем закрыл глаза и сосредоточился на феромонах.
Какие феромоны я умел вырабатывать? Сексуальный аромат, заставивший Фестину заговорить о матах в спортзале; запах «не бойся», которым я воспользовался, чтобы успокоить Советницу; королевский феромон, кричавший: «Повинуйся мне!» Некоторые из них действовали на людей, некоторые – на мандазаров. Я не знал, сумею ли я создать нечто воздействующее на балрогов… но они могли ощущать феромоны «на вкус», так что, возможно, мне удалось бы повлиять и на проклятый, мох.
На орбитальной станции я пытался создать запах, отпугивающий балрога, и тогда Кайшо по-настоящбму разозлилась. Что ж, возможно, я рисковал жизнью, пытаясь заставить балрога уйти… но что, если сделать это по-хорошему?
Я представил себе иную разновидность королевского феромона: не тот, с помощью которого подчиняют себе простолюдинов, но благодаря которому общаются с правителями. Этот запах говорил: «Некоторым удается добиться властных постов; и если ты один из тех, кто поднялся на самый верх, – будь этого достоин и никогда не веди себя как последний болван».
Фраза была не слишком замысловатой, любой философ с ходу бы к ней придрался, но у меня и балрога было нечто общее. Если бы мы действительно захотели, то могли бы попирать обычных людей коваными сапогами, и потому нам приходилось специально заботиться о том, чтобы так не поступать. «Будь этого достоин и никогда не веди себя как последний болван». Я попытался создать феромон, который пробудил бы у светящихся инопланетных спор хотя бы малую долю совести…
…и прямо у меня на глазах, пока я стоял на краю стены, споры начали отступать – бесшумно соскользнув с Флебона и мандазаров, они поползли по камням парапета и скрылись в лестничном пролете. Десять секунд спустя Дэйд все так же был покрыт мхом, но остальная часть пола полностью очистилась.
– Черт побери, – прошептала Фестина. – Это ты сделал?
– Гм… возможно.
– С помощью феромонов?
– Может быть. Ее передернуло.
– Хорошо, что на мне скафандр. Если ты смог прогнать балрога, то, вероятно, от тебя пахнет как из задницы мертвеца.
– Нет, – сказал я. – От меня пахнет совестью.
Я спустился со стены и шагнул на парапет.