Разговор как-то незаметно для Нила перешел от убийства к Рене. Он мысленно восстановил последние несколько фраз, потом решил не гадать без толку и сказал:
– Что? Я думал, она тебе не нравится.
Ники резко выпрямился, как будто от удара.
– Кому же не нравится Рене!
Нил чуть не привел в качестве примера себя, но, не желая еще дальше уходить от темы, пояснил:
– Все почему-то против их дружбы с Эндрю.
– Не хочу плохо говорить о двоюродном брате, но любому ясно, что она достойна лучшего. В идеальном мире для Рене нашелся бы добропорядочный молодой христианин, который любил бы ее до умопомрачения и вместе с ней занимался благотворительностью. А в этом мире она обратила свой взор на Эндрю. Ради ее же блага я бы, конечно, попробовал вмешаться, но все больше склоняюсь к мысли, что это бесполезно. Нужно что-то такое, что отвлечет Эндрю.
Нил вспомнил о своем разговоре с Кевином пару недель назад.
– Как насчет экси?
– Ты говоришь прямо как Кевин. – Ники устало потер виски, словно прогоняя головную боль. – Экси в этом случае не вариант, понимаешь? Ты можешь любить экси всем сердцем, но экси не полюбит тебя в ответ.
Нилу стоило промолчать, но он не удержался:
– И что?
– О господи. – Ужас на лице Ники смешался с жалостью. – Ты серьезно? Ничего прискорбнее не слышал.
Понимая, что лучше все-таки держать рот на замке, Нил сказал:
– Мне надо заниматься.
– Не увиливай! – Ники схватил со стола методичку с уравнениями и бросил ее на пол. – Теперь слушай. Есть увлечение, а есть одержимость, и это разные вещи. Нельзя превращать экси в смысл всей жизни, экси – не навсегда. Ты сверкнешь звездой, потом закончишь спортивную карьеру, и что дальше? Будешь до конца дней в одиночестве сидеть дома, любуясь завоеванными медалями и кубками?
– Перестань.
Должно быть, Ники уловил в его словах скрытое предупреждение и потому смягчил тон:
– Нельзя делать из экси целую вселенную, Нил. В жизни есть много чего другого. Если хочешь, как-нибудь съездим вдвоем в Колумбию, я попрошу Роланда познакомить тебя с народом. У него куча классных друзей. Я даже против девушки возражать не буду, если ты…
– Почему ты не любишь девушек? – перебил Нил.
Ники слегка растерялся, но быстро пришел в себя и досадливо поморщился:
– Они слишком мягкие.
Нил вспомнил сбитые костяшки Рене, неукротимый дух Даниэль и Элисон, вышедшую на игру через неделю после смерти Сета. Вспомнил мать, которая, не дрогнув, выдерживала буйные припадки ярости мужа и хладнокровно оставляла за собой трупы. Он просто не мог не сказать:
– Среди самых сильных людей, которых я знаю, немало женщин.
– Что? Да нет, – махнул рукой Ники, – я о другом. Они мягкие в буквальном смысле. Слишком много изгибов, понимаешь? Руки как будто соскальзывают. Не-е, это совсем не мое. Мне нравится… – подбирая слова, он нарисовал в воздухе прямоугольник, – Эрик. Эрик – само совершенство. Он ярый поклонник движухи под открытым небом типа скалолазания, походов в лес, катания на горных велосипедах – короче, всей этой байды с комарами и свежим воздухом. Но боже мой, Нил, видел бы ты его тело! Он весь такой – крепкий, жесткий, сплошь острые углы. – Ники снова изобразил в воздухе прямоугольник. – Он сильнее меня, и мне это нравится. Я могу висеть на нем хоть целый день, он даже не вспотеет.
Вспоминая своего бойфренда, который сейчас находился на другом континенте, Ники медленно и мечтательно улыбнулся. Улыбка была более сдержанной, не такой широкой, как обычно, и Нил задумался, объяснялась ли всегдашняя веселость Ники характером, или он нарочно бодрился рядом со своими вечно угрюмыми кузенами.
– Забавно, – усмехнулся Ники, – но парни такого типа меня раньше не привлекали. Все, в кого я влюблялся подростком, были совершенно другими. Может, поэтому никто из них и не смог мне помочь. – Ники перевернул руки ладонями вверх и принялся их рассматривать. – Мои родители немного чокнутые. Есть люди религиозные, а есть истеричные фанатики. Мы с Рене – просто верующие. Мы ходим в разные церкви, у нас разные взгляды, но при этом мы уважаем друг друга, понимаем, что религия – это лишь трактовка веры. А мои родители – ненормальные, которые делят мир исключительно на черное и белое, хорошее и дурное. Они убеждены, что всех грешников ждет божий суд, вечное проклятие и адское пекло. Несмотря на это, я все равно решил признаться им в своей ориентации. Мама страшно расстроилась. Заперлась в спальне и несколько дней только и делала, что плакала и молилась. Отец пошел на меры покруче: отправил меня в христианский лагерь для геев. Целый год мне внушали, что я поражен дьявольской скверной и что я – ходячее испытание для всех остальных добропорядочных христиан на планете. Меня там пытались пристыдить и исправить с Божьей помощью. Не помогло. Какое-то время я об этом сожалел. А домой вернулся, чувствуя себя чудовищем и позором семьи. Смотреть в глаза родителям я не мог, поэтому начал врать. До окончания школы я притворялся натуралом, даже встречался с девушками. С парочкой из них я целовался, но никогда не заходил дальше, якобы из целомудрия. Я знал, что надо только дотянуть до выпуска. И ненавидел такую жизнь, – продолжал Ники. – Мне приходилось переступать через себя, но я понимал, что не могу врать постоянно. Я был в ловушке. Иногда мне казалось, что Господь отвернулся от меня, иногда – что я недостоин божьей милости. К середине одиннадцатого класса я начал подумывать о самоубийстве. А потом учительница немецкого рассказала мне о программе обучения за границей по обмену. Она пообещала все устроить, если мои родители дадут согласие. Сказала, что включит меня в программу, подберет подходящую семью и все такое. Выходило недешево, но, по ее словам, мне требовалась смена обстановки. Думаю, она догадывалась, как близко я подошел к последней черте. Я не верил, что мать с отцом согласятся, но они до того гордились моим «излечением», что разрешили ехать на следующий год. Оставалось продержаться всего один семестр. Я так мечтал убраться, что весной, когда тетя Тильда и Аарон переехали в Колумбию, практически оставил это без внимания. Думал только о том, как бы дожить до мая. Конечно, нужно было попытаться наладить контакт с Аароном, но в моем тогдашнем состоянии я мало чем мог ему помочь. Когда самолет, на котором я улетал из Колумбии, оторвался от взлетной полосы, меня охватил дикий страх. Я был безумно счастлив расстаться с родителями и всем своим окружением, но не знал, изменит ли что-нибудь переезд в Германию. По прилете меня встретил мой новый «брат по обмену», Эрик Клозе. – Ники как будто впервые произнес это имя вслух. – Он научил меня верить в себя. Показал, как привести веру в гармонию с сексуальностью, возвратил мне желание жить. Ну да, звучит напыщенно, но Эрик меня спас.