Я захлопотала вокруг Качи, засуетилась. Слуги бегом внесли троноподобное кресло, но Кача сел на пол, подостлав оленью шкуру.
— Кача, — умоляла я, — посиди в кресле!
Кача смеялся и со шкуры не вставал.
— Красивое кресло, — сказал он. — И в нем наверняка удобно. Но мне не хотелось бы нарушать правило, по которому я положил себе жить.
— Что это за правило?
— Очень простое. Если человеку хорошо спится на оленьей шкуре, зачем ему пуховые подушки? Если человеку приходится питаться ягодами и кореньями, ему лучше избегать приглашений на обеды. Деваяни, язык наш — враг наш, и не только потому, что он болтает глупости, а еще и потому, что, попробовав вкусное, он долго помнит этот вкус. Ему хочется еще и еще.
— По твоим правилам, — поддразнила я Качу, — мне бы не следовало носить эти красивые наряды, хоть я и королева!
— Совсем нет! — рассмеялся Кача. — Королева обязана радовать глаз своих подданных! К тому же, ты замужняя женщина, хозяйка дома. Твой дом — твой храм, твой муж — твой бог. А я аскет, поэтому не должен поддаваться мирским соблазнам. Ты живешь в миру, а я отрекся от него. Что для тебя — долг, для меня непозволительно.
Кача осмотрелся по сторонам и задержался взглядом на золотой цветочной вазе.
— Так ты не забыла, какие я люблю цветы! Приятно, что ты — королева, занятая множеством дел, нашла время подумать и о таких мелочах…
— Я все время думаю о тебе, Кача. Поэтому я послала тебе приглашение.
— Я проклял тебя, Деваяни, покидая обитель твоего отца. Ты же, не помня зла, пригласила меня в Хастинапуру. Ты как сестра мне, Деваяни, и так щедро твое сердце! Мне стыдно тех жестоких слов. Я тебя не стою, Деваяни.
Кача сложил передо мной ладони.
— Ты простила меня, Деваяни?
Я опустила голову. Простила? Уж не лицедействует ли Кача? Если Деваяни так дорога ему, если ее прощение так важно, то почему он раньше не пришел?
Я подняла глаза:
— Ты уже много дней в Хастинапуре, но только сегодня посетил меня. Я было подумала, что брат забыл свою сестру.
— Богатый брат может не помнить о бедной сестре, но чтобы бедный брат забыл богатую? Так не бывает!
— Вот как? Но ты забыл путь во дворец.
— Не этот путь мне нужен был.
— Какой же?
— Я искал путь к сердцу королевы, — сказал он.
Я не поняла, что Кача имеет в виду, но мое сердце затрепетало.
— Я хочу просить ее о милости.
— О какой милости? — пролепетала я.
— Освободи Шармишту!
— Шармишту? Освободить ее? А еще что? — вскричала я, не помня себя от негодования. — Может быть, уступить ей мое место?
— Я могу понять, — продолжал Кача, точно не замечая, как разъярил меня, — ты была разгневана, когда потребовала, чтобы она стала твоей служанкой. Но величие человека в том, чтобы научиться разумом усмирять необузданность страстей.
Я промолчала.
— Деваяни, — тихо проговорил Кача, — вообрази на минуту себя на ее месте. Если б тебе пришлось прожить жизнь в служанках…
— Мне? В служанках? — не выдержала я. — Уж не у Шармишты ли?
— Судьба слепа и непостоянна, Деваяни. Она и побирушку может возвести на трон, и королеву заставить просить подаяние…
— Сто раз я все это слышала! Я не маленькая, Кача!
— Прости, я знаю. Я не хотел обидеть тебя. Но есть один только способ понять страдание другого — поставить себя на его место. Кача никогда не обращался с просьбами к Деваяни. Сейчас я прошу тебя, сестра моя, не откажи в милостыне своему брату!
С ним бесполезно спорить, вдруг поняла я. Во взгляде Качи не было ни осуждения, ни мольбы — отрешенный взгляд святого, которому доступно высшее понимание людей и их деяний. Мне был знаком этот взгляд — я не забыла его.
Не забыла, а потому должна была ему противостоять. Я сделалась слепа, глуха, нема.
Кача. Приведя безумного Яти во дворец, он свел на нет плоды жертвоприношения, которое должно было помочь отцу. Отец был наставником Качи. Трижды возвращал отец Качу к жизни, но Кача не выказал ему ни признательности, ни преданности. Он и меня не поблагодарил за приглашение в Хастинапуру. Напротив, заставил ждать себя, а когда пожаловал, то у него достало наглости лицемерить, просить, чтоб я освободила Шармишту от заслуженной кары! Кача сострадает Шармиште, а мне без колебания нанес рану в самое сердце!
Он не получит милостыни!
Я встала, не глядя в его сторону. Кача тоже поднялся с пола.
— Ваше величество, — спокойно сказал он. — Я завтра отправляюсь в паломничество к горе Бхригу. Там я проведу некоторое время в молитве, сосредоточении и тишине…
Я склонилась перед ним в поклоне, даже не дожидаясь, пока он кончит говорить.