— Напрасно вы шутите, я говорю вполне серьезно.
— Сохрани бог! И не думаю шутить. Я до смерти люблю все таинственное. К тому же, мне кажется, вы меня знаете, и это возбуждает мое любопытство. Вы действительно меня знаете?
— Я знаю и вас, и вашего спутника, доктора.
— Благодарю вас. Мы никогда не считали себя знаменитостями. Ни я, ни мой друг.
— Позволю себе заметить, что не назвал доктора вашим другом, только спутником. А это далеко не одно и то же, — сказал не без иронии незнакомец.
Доктор нахмурил брови.
— Хватит болтать, — заявил он. — Вы злоупотребляете нашим гостеприимством. Разве мы плохо приняли вас? В чем же дело?
— Пожалуй, я лучше уйду, — сказал гость, вставая. — Я уже согрелся.
— Как вам угодно, — резко ответил доктор.
— Надеюсь, мы еще увидимся, — произнес капитан насмешливо. — Вы не прощаетесь с нами.
— Я тоже надеюсь, — с иронией ответил незнакомец.
— Доброго вам пути!
— А вам доброй ночи! — многозначительно сказал незнакомец и, слегка наклонив голову, удалился с надменным видом.
— Клянусь богом! Провести меня не удастся, — вскричал капитан, обернувшись в ту сторону, где спал проводник.
— Что вы собираетесь делать? — спросил с беспокойством, непонятным его другу, доктор.
— Узнать, кто этот негодяй. Добрых полчаса он насмехался над нами, — ответил капитан и дернул одеяло, в которое закутался проводник. Но тот куда-то исчез.
Капитан вскрикнул от изумления, в тот же момент грянул выстрел и раздался душераздирающий вопль.
— Что это? — в один голос вскричали друзья, схвативши оружие.
— Ничего особенного, — раздался почти рядом насмешливый голос проводника. — Я пристрелил вонючую гадину.
ГЛАВА II. Деревня, которой суждено было стать городом
Гумбольдт-ривер берет начало в Сьерра-Неваде, течет по территории Утаха, через сто миль образуется в озеро, а затем исчезает в песках.
Окруженная со всех сторон холмами, она не может проложить себе дорогу и либо уходит в песок, либо испаряется.
Редко можно встретить реку с такими прихотливыми извивами и живописными берегами.
Вода в ней то мутная, словно мыльная, то чистая до прозрачности. Берега то голы и бесплодны, то зелены от множества деревьев, которые смотрятся в воду, как в зеркало. Над рекой, шумно хлопая крыльями, летают стаи зимородков.
Мускусные крысы бороздят русло реки.
В небольшой долине на расстоянии ружейного выстрела от левого берега Гумбольдт-ривер, милях в десяти от бивака наших путешественников находилась деревня, которой в будущем суждено было превратиться в цветущий город.
Отправляющиеся к Соленому озеру или в Калифорнию не могли ее миновать.
В 1855 году там жило всего человек двадцать разных национальностей: французы, англичане, немцы, испанцы, североамериканцы, поляки. Несмотря на видимость дружбы, они перемывали друг другу косточки.
Надо сказать, что деревню населяли не самые лучшие представители вышеупомянутых наций. Напротив. В основном это были разбойники, объединившиеся, чтобы грабить путников и делить награбленное. Дележ, разумеется, не обходился без драки.
Самым большим в деревне был дом в два этажа с двумя трубами и множеством окон, со створчатой дверью и обнесенным частоколом, ухоженным садом. Над домом реял флаг Соединенных Штатов.
На почтительном расстоянии от дома были разбросаны хижины, не менее пятнадцати. Еще сто — на самом берегу реки. В них жило племя индейцев шоонес или змеи, известных грабителей в тех местах. Они были в тесной дружбе с жителями деревни.
Белые и краснокожие воры объединились, чтобы грабить караваны и убивать путешественников.
Было около восьми вечера; большая зала, служившая то храмом, то музыкальным салоном описанного нами дома, была сегодня похожа на кабак. Там в беспорядке стояли столы и скамейки. За столами, где в подсвечниках стояли свечи, пьянствовали бродяги в каких-то немыслимых лохмотьях. Они играли в азартную игру и как безумные кричали.
Слуги со жбанами в руках обносили бродяг вином. Всем распоряжался хозяин дома — толстяк с веселым лицом и насмешливой улыбкой, одетый во все черное.
У двери, в неосвещенном углу, сидел за отдельным столом человек в мексиканской одежде, богатой и очень изящной. Он сидел уже больше часа, но не притрагивался к вину, только курил, с отвращением глядя на кутивших бродяг.
На вид ему было лет двадцать семь—двадцать восемь. Тонкие черты лица, высокий лоб, широкие скулы, блестящие черные глаза, нос с горбинкой, чувственный рот с великолепными зубами, закрученные кверху густые усы. Роста он был небольшого, сложен на редкость гармонично, нарочито развязная поза не могла скрыть изящества и благородства его манер. На столе, рядом с американской винтовкой, лежала широкополая шляпа.