И Тибо, взяв лютню, приготовился петь.
— Оставьте, не до песен сейчас, — погасила его улыбку Бланка. — Расскажите лучше о походе. Сколько городов покорил мой супруг? Сколько выиграл сражений? Где он теперь и почему так скоро собирается вернуться?
Тибо отставил лютню в сторону.
— Людовик осадил Авиньон. Осада длится вот уже несколько месяцев, но, по всему видно, город скоро сдастся. Должно быть, уже так и случилось.
— Должно быть? — вперила в него Бланка немигающий взгляд. — Вы, значит, не знаете этого? Вы покинули Лангедок? Бросили короля, оставив его одного сражаться с врагом?
— О, разве король один? У него достаточно сильное войско. Надо полагать, после взятия Авиньона он пойдёт на Монпелье.
— А вы?.. — Бланка всеми силами старалась унять закипавшую в ней злость. — Почему вы здесь? Разве долг вассала не в том, чтобы быть там, где сюзерен ведёт военные действия?
У Тибо давно был готов ответ.
— Вам ведь известно, мадам, что вассал всего сорок дней в году обязан служить своему сеньору. Так вот, срок вышел. Я имел полное право уехать, поскольку исполнил свой долг. В чём вы можете меня упрекнуть?
— В том, что вы бросили своего короля!
— Никто не обязан служить сверх положенного срока, — возразил Тибо. — Таков закон.
Бланка резко поднялась с места: глаза широко раскрыты, видно, как пульсируют жилы на висках.
— Вы предали короля, граф Шампанский! Вы бежали из-под Авиньона, хотя могли остаться, ведь речь шла об окончательном покорении Лангедока. Однако мало того, что вы покинули поле боя, вы ещё потащили с собой Лузиньяна! Он не бросил бы короля в трудную минуту, но вы, зная, что из этого теста легко лепить вафельные трубочки, подговорили его!
— Я действовал в соответствии с правом, меня не в чем упрекнуть. Любой закон оправдает нас с Лузиньяном.
— Только не мой! — отрезала Бланка. Потом произнесла, сузив глаза и сжав ладони в кулаки: — С вами был ещё герцог Бретонский Пьер Моклерк…
— Вам и это известно? — исподлобья поглядел на неё Тибо, стараясь избежать встречного взгляда.
— Недурная троица, — зловеще промолвила королева и вновь села. Надо успокоиться. Нельзя ссориться с Шампанью. Плантагенет только того и ждёт, чтобы заполучить себе новых союзников: этого «вафельного» и Тибо. Моклерк, почуяв запах денег, бросится за ними следом… Погоди, Бланка, не спеши. Не руби сгоряча, хоть и кровь ударила в голову. Как бы не наломать дров. Прежде всего, взять себя в руки. Вот так! Теперь расправить брови. Наконец выдавить из себя лёгкую улыбку. Ну, ты же сможешь! Вспомни, как говорил отец: «Не тот правитель, кто сидит на троне, а тот, кто в седле. Не тот, кто предаётся разгулу и веселью, а тот, кто держит в своих руках соседа, войско, конницу и флот». И ещё: «Женщины послужили причиной множества бедствий для правителей государств».
Людовик постоянно в походах — то на альбигойцев, то на англичан. Некому ему помочь, кроме нескольких верных соратников, среди которых умный Гёрен, правда, уже старый. Но есть ещё жена, и она родом из Кастилии. Быть верной помощницей мужу — её долг, что бы он там ни замышлял. Но она твёрдо знает — ничего такого, что было бы противно его чести и растущему государству, которое оставил им обоим король Филипп.
— Что ж, — уже мягче проговорила Бланка, — будем ждать дальнейших событий. Гонец привезёт известия. Они приходят ко мне каждые десять дней.
Новость пришла в конце августа: Монпелье открыл ворота, признав власть французского короля. Войско направилось к Безье — городу, в котором семнадцать лет назад Симон де Монфор устроил почти поголовную резню мирных жителей. Наученные горьким опытом, безьерцы и не думали сопротивляться. Далее — Каркассон. Жители этого города оказались не глупее собратьев. Вывод напрашивался простой: южане поняли наконец, что король — суверен Франции. Его верховная власть распространяется и на графство Тулузское. Большая разница в сравнении с обычным феодальным войском.
В октябре король решил осаждать Тулузу, но внезапная болезнь перечеркнула его планы.
Глава 3. Скорбная весть
Любовные визиты Тибо Шампанского продолжались. Каждый из них сопровождался либо чтением стихов, либо пением. Бланке он до смерти надоел своими песнями, сонетами и мадригалами. Она мать семейства, ей тридцать восемь лет, родила уже тринадцать детей, из которых многие умерли, — кто в младенчестве, кто и дня не прожив. А ему — двадцать пять! Он женат, но какое ему дело до жены. Он поэт и должен воспевать Прекрасную Даму своего сердца! И вновь сыпались на Бланку оды и мадригалы. Она вынуждена была всё это терпеть. Но всякому терпению приходит конец. Однажды она высказала своё мнение по поводу страстных песенок графа Тибо кардиналу Сент-Анжу. Нет, она не против, это даже льстит ей, но нельзя же, в конце концов, быть столь назойливым. Об этом уже стали говорить не только во дворце, это стало темой пересудов всех парижских кумушек.