– Какого цвета был призрак? – уточнил Пушкин, по-игрывая карандашом над пустым листом. – Черный? Белый? Кровавый? Зеленый?
– Скорее… прозрачный…
– Что так пугало вас и Виктора Филипповича в прозрачном духе?
– Не могу объяснить словами… Это не поддается словам. Не желаю вам когда-нибудь увидеть нечто подобное.
Блокнот вернулся в карман. Пушкин встал, показывая, что визит его окончен.
– Кстати, хотел спросить: отчего ваша сестра, Марина Петровна, надела траур?
– Мы по-прежнему очень близки, – ответила Ирина. – Ольгино горе – это наше горе. Я и Мариша не могли поступить иначе.
Зазвенел дверной колокольчик. Ирина Петровна бросилась с такой прытью, будто Пушкин намеревался опередить. Из сеней раздавался шорох снимаемой одежды, за которым трудно было различить шепот. Пушкин не пытался вслушиваться. Женщины имеют такое свойство, что при первых секундах встречи должны насплетничать все самое важное. И неважное. Можно не сомневаться, Ирина рассказывает о госте.
Она вернулась с Ольгой, прячась за сестру и держа ее за руку.
– Господин Пушкин, рада вас видеть, – сказала Ольга с легким поклоном. – Что вас привело в такой ранний час?
Пушкин не утруждал себя ответной вежливостью.
– Хотел узнать у вашей сестры, как выглядел призрак семьи Немировских.
Ольга Петровна не поверила и переглянулась с Ириной.
– Что за странная выдумка?
– Проверка факта. Если призрак пугал вашего покойного мужа, пугал вас, вашу сестру и Виктора Филипповича, мне бы хотелось знать, что в нем было такого ужасного. На кого или что он был похож? Вот вы можете описать?
Ольга Петровна подтянула к себе сестру, как будто сама нуждалась в помощи.
– Но это… Это невозможно, – наконец проговорила она.
– Почему?
– Но ведь это призрак… Нечто бесформенное, от которого исходит ужас… Там не было лица…
– И я о том же, – быстро вставила Ирина.
– На цыганку не было похоже?
– Конечно, нет… Он… Оно ни на что не похоже… Без глаз, но смотрит на тебя… Мороз по коже…
– Кстати, не припомните, как звали цыганку, которую убил отец ваших мужей?
– Не знаю. – Ольга Петровна обернулась к сестре, но та отрицательно мотнула головой.
– В письме про семейное проклятие, которое нашел Григорий Филиппович, ее имя не называлось?
– Ни слова об этом.
Пушкин сделал шаг к двери, чтобы покинуть не очень гостеприимный дом, и остановился.
– Ирина Петровна сообщила, что вчера вечером Виктор Филиппович упоминал что-то про место, где все началось и должно кончиться… – начал он.
– Я была с Ириной, когда он вернулся, – сказала Ольга Петровна.
– Не могли бы пояснить, о чем шла речь?
Она молчала, задумавшись. Взгляд ее блуждал, как будто смотрела глубоко в себя.
– Боюсь подумать о самом страшном, – наконец ответила она.
– О чем же?
– Быть может, Викоша решил отправиться по следам Гри-Гри.
Ирина издала возглас, более похожий на стон.
– Это логично, – сказал Пушкин. – Если взять в расчет записку, которую Виктор Филиппович получил неизвестно откуда.
– Господин Пушкин, вам что-то известно о Викоше? – Ольга Петровна говорила тревожно. – Не жалейте нас.
Больше скрывать не имело смысла. И мучить и без того замученных женщин.
– Точных сведений нет, – сказал он. – В утренней сводке происшествий прочел, что в Городской участок доставлено тело неизвестного мужчины. При нем имелся револьвер старинной модели…
– Это Викоша?! – вскрикнула Ирина Петровна, до боли вцепившись в руку сестры.
– …из которого неизвестный застрелился, – закончил Пушкин. – Мой совет – съездить в участок и проверить.
Ольга Петровна накрепко прижимала к себе Ирину. Пушкин прошел мимо них. Надел пальто и покинул купеческий дом. Который уже принадлежал новому хозяину. Завещание неумолимо.
Василий Яковлевич не находил себе места. Возвращаться в сыскную было тяжко. Осуждать поступок Кирьякова он не имел права: тот поступил, как обязан, помог задержать подозреваемую. Но и делать вид, что ничего не случилось, было противно. Сидеть с ним за соседним столом, обмениваться фразами, пойти вместе отобедать, то есть продолжать обычный порядок, он не мог. Прямо сейчас – не мог. Со временем уляжется и вернется в прежнюю колею. Только не сегодня. Лелюхин не был кристально честным чиновником. В полицейской службе бывало всякое, в белых перчатках не служат. Вот только Василий Яковлевич считал, что есть границы, никем не проведенные, которые любому человеку, не только чиновнику полиции, переступать нельзя. Раз переступив чуть-чуть мелким, гадостным поступком, назад не вернешься. Сделать легко, а обратного пути нет. Вопрос тонкого свойства, каждый решал для себя, где эта граница. Василий Яковлевич держался своей. Кирьяков отодвинул ее дальше, чем стоило. Даже когда все уляжется, забыть, что он сделал, будет трудно. Такие истории врастают в память и напоминают о себе, как бы потом Кирьяков ни старался выглядеть добрым приятелем. Подлость не забывается.