– Предлагаю сделку, – вдруг сказала она.
Перо зависло над бумагой, с кончика скатилась чернильная капля.
– Сделку? – повторил Пушкин. – Хотите предложить деньги?!
– Вы не из тех, кто берет деньги, как понимаю. Я сказала: сделку.
Испорченный лист был скомкан и отправлен в корзину. А перо в чернильницу.
– В чем сделка?
– Это убийство… В «Славянском базаре»… Вероятно, еще не раскрыто?
Пушкин промолчал.
– Мне кажется, вы не знаете, как его раскрыть.
– Знаю, – сказал он.
Баронесса указала на него пальцем.
– Вот врете! Первый раз соврали. До сих пор играли блестяще. Кстати, как вас зовут, господин сыщик?
– Пушкин. Алексей…
– Не могу сказать, что мне приятно, но… – баронесса запнулась. – А почему «Алекс»? Это же – Александр?
– Мама так в детстве называла.
– Какой вы ми… – она вовремя поймала свой язык. – Какой вы мерзкий. Обмануть бедную девушку.
– Как на самом деле зовут бедную девушку?
Ему погрозили пальчиком:
– Второй раз… То есть третий меня не поймаете. К сделке это не имеет отношения.
– Тогда в чем сделка?
– Я помогу вам раскрыть это убийство… Взамен вы закрываете глаза на мои маленькие шалости. У этих господ не убудет. В другой раз будут знать, как от законных супруг по барышням бегать.
Баронесса говорила правду. Он отчетливо видел. И ему не послышалось: воровка, мошенница, злодейка предлагала сыску свою помощь. Неслыханно. Невероятно. Но очень соблазнительно. Как доказать неразрешимую теорему.
– С чего взяли, что сможете найти убийцу? – спросил он.
– Женщина видит то, чего не видит мужчина. Она видит не разумом, а чувствами, видит сердцем. Это куда верней.
– Для чего вам это?
– Слишком люблю свободу, – ответила она. – Не выживу в клетке. Ну, и дело профессиональной чести.
– Воровской чести.
Она пропустила мимо ушей колкость.
– Кто-то посмел перебежать мне дорогу и забрать куш, который, быть может, был бы моим. За такое следует наказание. По рукам?
И она протянула тонкую и узкую ладошку.
Дверь распахнулась без стука, в проеме показалось печальное лицо юноши из Петербурга. Ванзаров увидел баронессу и как будто наскочил на стену из стекла. Замер, попятился и захлопнул за собой дверь. Маленький казус не ускользнул от Пушкина.
– Откуда знаете Ванзарова? Еще одна ваша неизвестная победа?
– Впервые вижу, – ответила баронесса с невинным лицом. – Какой милый мальчик. А кто это? Тоже сыщик?
Крепко взяв ее за локоть, Пушкин заставил встать.
– Что вы делаете? Мне больно…
– Надо проанализировать сделку, – ответил он. – Так что пока посидите под замком. Узнаете жизнь арестанта. Может пригодиться.
Не обращая внимания на взгляды, которыми баронесса изо всех сил колола его, Пушкин вывел арестованную из кабинета.
Катков только открыл ломбард, только смахнул невидимую пыль, что могла выпасть за ночь на прилавках, только пригладил проборчик, как дверной колокольчик чуть не вылетел из стены. А за ним и дверь. В первый миг приказчик не успел испугаться. Да и чего пугаться: ломбарды не грабят, в ломбард приносят награбленное. Но во второй миг испугался как следует.
С морозным вихрем ворвался Виктор Немировский. Вид его был по-настоящему страшен. Лицо, как искаженная маска, бордового цвета, губы пунцовые, не замечает, что слюна течет, как у бешеной собаки. Виктор Филиппович шел прямо, как таран. Намерения его были пугающие: чего доброго, накинется и душить начнет или кулаком врежет, с него станется, бешеный характер, одним словом. Каткову отступать было некуда. Вся надежда на прилавок, что защитит. Приказчик хотел отойти, но не мог с места сдвинуться. Как врос в пол. Только беспомощно улыбался приближавшемуся концу.
Наткнувшись на прилавок, Виктор Филиппович медленно протянул к полуживому Каткову кулак с зажатым конвертом.
– Твои шуточки?
– Ш-ши-штос-с?
– Ты прислал, собака?! Отвечать!
В Каткове взыграло самолюбие: в самом деле, да как он смеет, хозяин, что ли? Приказчик отошел на полшага, но выказал всю уверенность, на какую был способен.
– Доброго вам утра, Виктор Филиппович. Простите, не понимаю, о чем вы изволите…
Простые слова, сказанные уверенно, возымели действие. Немировский швырнул конверт на прилавок:
– От тебя гостинец?
Катков все более обретал уверенность:
– Да что вы такое говорите, Виктор Филиппович? Для чего мне вам письма писать, когда через дорогу находимся? Да разве посмел бы? Какие у меня могут быть к вам письма, сами рассудите? Быть может, Григорий Филиппович отправил-с?