– Эдакие страсти, – сказал он сочувственно. – Да на тебе, Леонид Андреевич, лица нет, зачем на службу пришел, отвалялся бы дома…
– Темноты теперь боюсь. И пустой комнаты, – пожаловался Кирьяков, будто начальник сыска был доброй бабушкой.
– Ничего-ничего, раздражайший мой, утрясется – разложится.
– Ума не приложу, что это было. Так перед глазами и стоит… Ужас…
– А не нашего с тобой ума на это дело класть, – сказал Эфенбах, подливая в рюмку Кирьякова. – Пушкин кашу заварил, вот пусть теперь ее и выхлебывает. С него и спросим. Так ведь?
Они чокнулись. Михаил Аркадьевич ощутил приятную мягкость коньяка, сошедшую в душу. Он знал, что способности Кирьякова не стоят и крошки таланта Пушкина, и вообще Кирьяков мелкий жалобщик и скользкая личность, продаст за грош, но правила игры надо соблюдать. Пусть Пушкин разбирается с призраками. Меньше лениться будет.
– А вот смотри, какую злодейку Пушкин отловил, – Эфенбах протянул снимок Агаты, который только доставили от фотографа.
Кирьяков карточку взял, но презрительно сморщился.
– Она не похожа на воровку.
– Вот и я говорю, а он уперся: дескать, ограбила всех достойных господ и чиновника московской управы в придачу.
– Ее в Городском участке содержат?
– А тебе какой интерес? – спросил Михаил Аркадьевич, снова наполняя рюмки.
– Да вот проверить хочу кое-что, – ответил Кирьяков, вертя фотографию, словно хотел рассмотреть даму со всех сторон.
– Исследовать желаешь: не она ли тебя ночью напугала до мокрых подштанников?
– Это как же вы догадались, Михаил Аркадьевич? – удивленно спросил Кирьяков. – Ну и ну! Так в Городском она?
– Пушкин ее выпустил.
Кирьяков не поверил собственным ушам.
– Как выпустил?!
– Такой странный человек, прямо тебе скажу, Леонид Андреевич. Пристал с ножиком к горлу: говорит – выпустим как приманку, на нее настоящий злодей клюнет.
– Да разве так можно?!
– И я ему тоже! А он – ни в какую. Ну ничего, если что, так его голова с шеи и полетит. И за дело: нечего самовольничать! – Эфенбах поднял рюмку. – Чтобы никакие призраки нам не мешали творить правосудие!
Кирьяков никак не мог оторваться от снимка.
– Постойте. Я тут подумал… – начал он. – Раз такое дело, давайте отправим ее снимок в Петербург, пусть проверят по картотеке антропометрического бюро. Вдруг на ней что-то числится. Если Пушкин ее упустил – позору не оберемся.
Михаил Аркадьевич прекрасно понял, что чиновником движет не забота о чести сыскной полиции, а мелкая мстительность. Но отвергнуть предложение нельзя: мало ли что? Этот еще и жалобу на родного начальника накатает, с него станется. Да и вообще редко случалось, чтоб Кирьяков высказал дельную мысль.
– Прямо с языка моего снял, – ответил Эфенбах. – Как раз хотел это предложить. Непременно отправь. Пусть в столице проверят. Если что – мы ее тут за грудки и в кутузку. Завтра с почтой отправим.
Настольные часы показывали половину девятого.
– Разрешите не откладывать, – сказал Кирьяков, поднимаясь и, видимо, готовясь к старту. – Успею к ночному поезду на Петербург. Передам с проводником, а там уже доставят в Департамент полиции.
– Прямо вот молодец какой! Как раз хотел тебя просить, раздражайший мой! – сказал Михаил Аркадьевич, устав держать рюмку на весу и наконец отправляя ее содержимое в рот. – На пролетку – и бегмя бегом на вокзал. Успеешь!
И Кирьяков побежал так, будто от этого зависела его жизнь. Или за ним гналось привидение. Куда только усталость делась!
Эфенбах не спеша убрал в стол графинчик солнечного напитка, закрыл дверь в кабинет и подошел к окну. Москва расплывалась в ночи. На небе горели звезды. Было тихо.
– Бедный, бедный Пушкин мой, – тихонько пробормотал Михаил Аркадьевич. – И врага себе нажил, и кашу заварил. Что-то будет…
Агата слишком спешила. Не замечала ничего вокруг. Только всматривалась, стараясь угадать: горят в ломбарде окна или опоздала. Ей показалось, что в дальнем конце Варсонофьевского мелькнули очертания знакомой фигуры, но такое совпадение невозможно: Пушкину тут делать нечего. Наконец она увидела, что ломбард еще открыт. Агата чуть угомонила дыхание и распахнула дверь под звон колокольчика. Городового, что маячил на другой стороне улицы, заметила, но значения его появлению не придала. Что ей теперь городовой!
Катков хоть и готовился, чуть занервничал, когда увидел входящую. Тем не менее поклонился с дежурной улыбкой. И пожелал доброго вечера.
– Простите, немного опоздала, – сказала Агата, подходя к прилавку.
– Понимаем-с. А у нас все готово.