– Почерк Гри-Гри. Откуда это у тебя?
Викоша посмотрел исподлобья.
– Зачем ты это прислала?
Ольга Петровна отшвырнула конверт и записку.
– Ты с ума сошел! Мне не хватало еще шутки шутить? С чего ты взял, что я?
– Больше некому.
– Викоша, ты пьян? Говоришь какую-то невероятную чушь.
– Это не чушь, Оля. Это письмо мне принесли в контору сегодня утром. Понимаешь? Сегодня утром.
– Ты хочешь сказать, что… – она зажала рот ладошкой и не смогла больше ничего сказать. Глаза ее расширились.
Викоша нагнулся и сгреб с пола помятую записку с конвертом.
– Значит, не твоя шутка, – сказал он. – Очень жаль. Была надежда…
Ольга Петровна вскочила и подбежала к окну, как будто хотела открыть его и надышаться морозным воздухом. И вдруг резко обернулась.
– Ответь мне: что ты должен закончить?
– Налей водки, – обреченно ответил он.
– Что вы натворили с Гри-Гри?! Ради чего он погиб?! С чем вы заигрались?! Вас же предупреждали, просили! Что вы наделали?! – кричала Ольга Петровна истерически.
– Оля, успокойся… Сделанного не вернуть… Дай мне выпить…
Сжимая ладонями виски, она уткнулась лбом в ледяное стекло.
– Что вы наделали, что вы наделали, – повторяла она.
Оставалось ждать, когда закончится женская истерика. И тут Ольга Петровна вздрогнула, отшатнулась от окна, развернулась и заслонила его собой.
– Что там? – спросил Викоша.
– Ничего. Показалось. Сейчас поставлю самовар. Или ты хотел водки…
Викоша вскочил и бросился к ней. Ольга Петровна широко раскинула руки, собой закрывая окно.
– Там ничего нет… Все хорошо… Не смотри… Не надо… Викоша, не надо…
Он не слушал, оттолкнул слабую женщину, приник к стеклу. Поставил ладони заслонками, чтобы вглядеться в темноту. В темноте что-то белело. Или это только казалось.
– Ты видела ее? – спросил он, обернувшись. – Видела? Ответь…
Ольга Петровна помотала головой и выбежала, прикрывая глаза ладонями. Из дальней комнаты донесся ее стон.
Виктор Филиппович машинально пригладил волосы.
– Вот оно что… Теперь за мной пришла… – проговорил он. – Мой черед… Ну уж нет… Со мной у тебя ничего не выйдет… Я тебе не дамся… Не дамся…
С размаху он ударил ногой по стулу. Стул взмыл и врезался прямиком в буфет, сея осколки. Разрушение было сущим пустяком. По сравнению с тем, что должно было случиться.
– Эдакий фунт изюма, – сказал Свешников, разглядывая арестантскую камеру.
Было на что посмотреть.
Дама за решеткой выглядит совсем не так, как дама без решетки. В ней появляется нечто новое, свежее, неожиданное и загадочное. Прутья, на сей раз настоящие, тюремные, толщиной в полдюйма, бросали на печальное личико и заплаканные глазки романтический флер. Агата странным образом похорошела. Стала более женственной, хотя, казалось бы, куда уж больше. Появилось в ней то, что так украшает женщину, – искренняя беззащитность. Или что-то вроде того. Так подумал Пушкин, хоть и гнал от себя несвоевременные мысли.
– Господин пристав, оставьте нас наедине, – сказал он.
Свешников издевательски хмыкнул.
– Ключи дать?
– Под замком надежней.
– Понимаю, та еще кошка. Мои бедные городовые до сих пор водкой в казенном буфете отпиваются. Двое здоровых мужиков еле справились. Рвалась, как фурия!
– Били? – строго спросил Пушкин.
– Красивых женщин полиция не бьет, – ответил Свешников. – Ну, разве приводит в чувство. Ткнули разок под дых, чтоб не рыпалась. Зато потом на руках донесли. В лучшем виде… Пойдем, Семеныч, – пристав хлопнул полицейского надзирателя по плечу. – Оставим поворковать удава с кроликом.
Поставив табурет охранника напротив арестованной, Пушкин сел. Он ждал, старательно отгоняя жалость. Для жалости было не время.
– Что вы смотрите? – наконец не выдержала Агата. – Ну скажите хоть что-нибудь.
– Говорить придется вам, – ответил он.
– Сделала все, что обещала. Наша сделка…
– Нет никакой сделки, – перебил Пушкин. – Московский сыск не заключает сделок с убийцами.
– Я не убийца, – тихо проговорила она.
– Вы мне врали. Нагло, беззастенчиво. Говорили, что не знали Немировского.
– Я не знала его имени! – вскрикнула Агата.
Из кармана появилась бархатная коробочка. Пушкин приподнял крышку.
– Как этот перстень попал к вам?
Она медленно и глубоко вздохнула, будто готовилась к прыжку в омут.
– Хорошо, я расскажу, как было на самом деле…
Пушкин не стал упреждать, что, ничего кроме правды, его не интересует. Еще не всякую правду он примет. Зависит от глубины признания.
– Портье обещал мне указать мужчину, который остановился в самом дорогом номере, – начала она.