– Как вы себя чувствуете, Виктор Филиппович? – спросил Пушкин, наблюдая, как в глазах несчастного появляется осмысленное выражение.
– Ох… Жив, кажется. Чего же боле, что я могу еще сказать.
Средство уничтожало даже запах.
Пушкин одобрительно кивнул.
– Доктор, вы волшебник. Бросайте полицейскую службу, выпускайте свой препарат и скоро станете самым богатым фабрикантом России. Вас будут носить на руках.
Богдасевич тщательно заткнул стеклянную пробку и спрятал темный пузырек во внутренний карман сюртука.
– Мне и в участке неплохо, – сказал он. – Зачем деньги, на что их тратить? Жизнь слишком коротка, ее надо прожигать. Чтоб ни о чем не жалеть на том свете. Вас оставить наедине с убийцей?
Пушкин был признателен за такой такт. Он плотно закрыл дверь и присел у письменного стола Богдасевича. Немировский сидел на кушетке, опустив голову.
– Рассказывайте, Виктор Филиппович.
Немировский глянул исподлобья.
– Что… рассказывать?
– Как брата убили, – ответил Пушкин.
– Кто убил? Я убил?!
– Конечно, вы. Вы потребовали принести вас из кабака в участок, чтобы сделать признание в убийстве. Или вы кого-то еще убили?
Викоша зажмурился так, что лицо его в следах ночного загула – все-таки эликсир Богдасевича не всесилен – сжалось комком.
– Я… да… его убил, – проговорил он тихо.
– Извольте подробности.
– Какие еще подробности?
– Как убивали, – сказал Пушкин, закидывая ногу на ногу. – Во всех деталях.
Немировский поводил головой по сторонам, словно в медицинской был скрыт путь к спасению. Ничего, кроме стеклянного шкафчика с лекарствами, не нашлось.
– Какие там детали, убил, и все, – проговорил он.
– Задушили? Зарезали? Пристрелили? Как именно?
– Задушил, – сказал Викоша и посмотрел на свои руки.
– А тело куда дели?
– Там… бросил…
– Где именно? Указать сможете?
– Не помню, темно было.
– Оружие при вас?
Викоша завел руку за спину, покопался, вынул из-за пояса массивный револьвер с длинным стволом и протянул рукояткой вперед. Оружие оказалось непривычно тяжелым для руки. Удержав на весу, Пушкин отщелкнул барабан, глянул и вернул на место до щелчка. Револьвер лег на стол, дулом к стене.
– Неужели так сильно призрак напугал?
Немировский медлил с ответом, будто собираясь с силами.
– Думаете, с ума сошел? Спился?
– Зависит от того, что именно видели в саду. Описать призрака сможете?
Викоша стал медленно кивать головой, как фарфоровый болванчик. И улыбаться.
– А, вот в чем дело. За дурака меня считаете, за сумасшедшего, привиделось мне, почудилось… Ну хорошо же, – он сунул руку в карман брюк, вытащил бумажный комок и швырнул сыщику. – А на это что скажете?
Пушкин поймал на лету, как муху. Развернув, прочел написанное.
– Это рука Григория Филипповича?
– А кого же еще?! – с издевательской улыбкой проговорил Викоша. – Что скажете? Записочка ко мне знаете когда пришла? Когда брат уж как сутки мертв был! Привет с того света прислал. Видно, плохо ему там. Не справился и терпит страдания. У меня помощи просит! Как мне с этим жить? Думаете, не спрашивал, кто так мог пошутить? Всех спросил, всех… Его это письмо… Меня зовет… Что теперь скажете?
Записку Пушкин тщательно разгладил и сунул между листами черного блокнота. Встав, опустил револьвер в карман пальто.
– Одеться сами сможете?
Пальто Немировского, испачканное, но целое, свешивалось со спинки стула. Виктор Филиппович поднялся с некоторым трудом. Одеваться не спешил.
– Куда это повезете?
– Прогуляемся по свежему морозу. Вам будет полезно. – Пушкин раскрыл его пальто, предлагая помощь в одевании.
– Не знаю, дойду ли.
– Недалеко. В случае чего – поддержу.
– Что за тайны, куда собрались?
– Никаких тайн. Навестим место, где убили брата.
Виктор Филиппович чуть заметно вздрогнул, будто подобрался холодок. А может, эликсир перестал действовать.
После полудня в кондитерской знаменитой фабрики «Сиу и Кº» имелись свободные столики. Утренний кофе уже закончился, а дневной еще и не думал начинаться. Ранняя публика разошлась, поздние завсегдатаи только собирались наведаться. Многие москвичи считали день, в который они не побывали у Сиу, вычеркнутым из жизни. Особые знатоки и ценители считали, что только в ими выбранный час кафе напитывается особым духом, так что раньше четырех делать там нечего. Иные горячие головы, напротив, возражали, что только в утренние часы у Сиу самая изумительная атмосфера. Непримиримые противники сходились в одном: лучшего места в Первопрестольной, чтобы выпить кофе со сладостями, нет и быть не может.