Запутанным путешествиям пришел конец. Пролетка неторопливо доехала до Замоскворечья, Ольга Петровна расплатилась, дав хорошие чаевые, судя по поклонам извозчика, и вошла в одноэтажный дом купеческой архитектуры. Агата сочла, что миссия исполнена. Она узнала все, что хотела. Вернее – не узнала ничего.
Двенадцатый номер походил на благородную помойку. Старая, но добротная мебель, потертый, но персидский ковер, шелковые гардины, обои с остатками позолоты и бронзовая люстра ставили номер в категорию для путешествующих господ средней руки. Во всей этой благопристойности был разведен изумительный беспорядок. На ковре – остатки еды и полупустые бутылки. Полные и пустые бутыли на столе среди разбросанных тарелок с остатками закусок. Запах подгнивших продуктов витал крепкий. Хозяин не приказывал убирать номер, а коридорным соваться без разрешения не полагалось. Что для сыска было на руку.
Пушкин обошел номер, старательно избегая объедков, и вернулся к хозяину, который держался поближе к дверям.
– С кем была приятная встреча?
Немировский изобразил упрямое молчание.
– Виктор Филиппович, не стоит делать вид, что оглохли. Стол накрыт на две персоны.
– Захотелось свободы, разнообразия.
– Кто она?
– Взял… бланкету.
Пушкин кивнул.
– Заказали у портье?
– Сам… взял, – ответил Немировский, старательно разглядывая морозный узор на стекле.
– Как зовут девицу?
– Не помню. Первый раз видел.
– Значит, для бланкетки заказали роскошный ужин. Для бланкетки выбрали лучшие вина. Для бланкетки принесли букет, что вянет на столе, ценой эдак в двадцать пять рублей. Для бланкетки, которую первый раз увидели.
– Да, вот такое было движение души, – с вызовом ответил Виктор Филиппович. – Имею право. На свои гуляю.
– И не помните, как ее зовут?
– Отшибло память.
– Мы вам поможем. Соберем всех бланкеток, которые работают в этом участке, и спросим, кого изволили выбрать.
Немировский сквозь зубы выругался и плюхнулся в ближайшее кресло.
– Зачем мучаете? Чего от меня хотите?
– Имя женщины, с которой провели вечер, когда был убит ваш брат.
– Какое вам дело?
– От этого зависит очень многое.
Когда отступать некуда, даже самый слабый человек может преобразиться. Вцепившись в подлокотники кресла так, что пальцы побелели, Немировский сгорбился. Губы крепко сжаты, глаза сузились. Готов идти до конца.
– Она не пришла, – проговорил он. – Это все, что я могу вам сказать.
Пушкин взглянул на стол. Один прибор чистый и нетронутый. Цветы так и остались в бумажной упаковке. К ним никто не прикасался.
– Охотно верю. Однако я спросил ее имя.
– Можете рвать меня на дыбе, засадить в каторгу, но об этом ничего не скажу.
Решительность Виктора Филипповича была столь велика, а напор столь натурален, что испытать его намерения могла только дыба. Жаль, давно отменили в полиции. Уж лет двести как.
– Хорошо, – просто сказал Пушкин. – Тогда поясните мне про семейное проклятие.
Немировский готовился к яростной битве, а победа далась легко. Как будто провалился в полынью на твердом льду. Он немного растерялся.
– Что именно?
– Столько лет жили, зная, что придет срок расплаты.
– Думать не думали! – Виктор Филиппович отпустил кресло, на котором остались вмятины от его пальцев, и сделал широкий жест. – Пока Гришка не раскопал это проклятое письмо, ничего не знали. Батюшка никогда словом не обмолвился.
– Петр Филиппович никогда не рассказывал о печальном происшествии?
Немировский искренне удивился.
– А при чем тут Петя?
– Когда ваш отец убил цыганку, вашему старшему брату было лет… десять, наверное?
– Одиннадцать.
– Возраст, когда старший сын входит в семейное дело. Неужели вашему отцу все удалось скрыть от старшего сына и домашних?
– Мне было… – Виктор Филиппович задумался. – Лет семь… Нет, восемь. Многое помню, очень хорошо помню. Но чтобы в доме обсуждали какое-то страшное происшествие… Батюшка наш, Филипп Парфенович, нрава был крутого, ему никто поперек не смел сказать, весь дом в кулаке держал. К нам был в строгости, но зря никогда не обижал. Гришка был тогда маленький, а я… Нет, не было никаких разговоров. Уж мы бы точно узнали.
– Значит, Филипп Парфенович дело не только замял, но и огласки не допустил, – сказал Пушкин, подтолкнув носком ботинка бутылку, отчего она завертелась волчком. – Больших расходов стоило.
– Батюшка за ценой никогда не стоял. Получал что хотел.