Синьор Коччини сообщил, что счастлив выступать перед такими замечательными зрителями, и дешево заработал овацию. После чего приступил к своим обязанностям, то есть обману людей с их согласия.
Ассистент в строгом смокинге выкатил на авансцену большой ящик, украшенный блестками на восточный манер. Коччини распахнул дверцу и показал, что ящик совершенно пуст, зашел в него, поместившись целиком, и захлопнул дверцу. Ассистент повернул ящик вокруг своей оси и распахнул дверцу. Из ящика, о чудо, вместо Коччини вышла милая барышня в светлом платье. Она прошлась по линии рампы, широко разведя руки, чтобы все убедились, что она настоящая барышня, а не пере-одетый Коччини, вернулась к ящику и, послав воздушный поцелуй, скрылась в нем, притворив дверцу. Ассистент, равнодушный к чуду, опять повернул конструкцию и, недолго думая, распахнул дверцу. Из нее появился Коччини, живой и здоровый, даря широкую улыбку. Публика встретила номер восторженно. Звезда кафешантана показал еще три столь же непритязательных фокуса и удалился под восторги зрителей, унося букеты, брошенные из зала.
Агата хлопала наравне со всеми. Хотя умела показывать фокусы куда как более ловкие.
– Прошу простить, мне надо выйти, – сказал Пушкин, быстро поднимаясь. – Встретимся в антракте в фойе.
Все случилось так быстро, что Агата не успела схватить его за рукав. Не жалея чужих ног, Пушкин вырвался из ряда кресел и вышел в дверь партера, которые в этом театре никогда не закрывались.
Попасть за кулисы оказалось проще простого. Пушкина никто не задержал и не спросил, что он тут делает. Напротив, обслуга театра открывала перед ним все двери. Причина была известна всей Москве: хозяин театра, месье Виоль, поощрял общение зрителей с танцовщицами. Которое могло продолжаться в буфете, а далее – где будет удобно господам. Поговаривали, что доход от таких встреч был больше выручки кассы. Но мало ли чего насплетничают. Здесь старались держаться приличий, не то что в театре «Омон».
Пушкин без труда нашел артистический коридор. Гримерные комнаты теснились одна к другой. Двери были распахнуты, оставалось заглядывать и проверять, кто там находится. Он дошел почти до конца коридора, когда услышал приглушенный вскрик, скорее вздох удивления. Даже шум со сцены не помешал узнать голос. Ангелина в вечернем платье и, как всегда, в брильянтах прижималась к стене.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она, стараясь казаться взволнованной.
– Прошу простить, госпожа Камаева, служебное дело, – сухо ответил Пушкин и отдал краткий поклон.
Ангелина сдвинулась, чтобы заслонить собой дверь.
– Что тебе надо? Зачем ты преследуешь меня? Это низко, Алексей! Оставь меня в покое! Ты пользуешься своим положением. Как это гадко! Уходи! Уходи немедленно! Или я закричу! – Ангелина пыталась завести себя на истерику, но выходило плохо.
– Госпожа Камаева, мне дела нет до вашего счастья. Прошу не мешать розыску. Иначе будете доставлены в участок.
К такому обращению Ангелина не привыкла. Дернув головой, отчего брильянтовые сережки заплясали огоньками, она изготовилась закричать во все горло и вцепиться ногтями в лицо мерзкого человека, который ее больше не любил. Но вместо этого отползла по стеночке в сторонку. Вид его был столь спокоен, что Ангелина чуть-чуть испугалась. Совсем чуть-чуть. Но этого хватило.
Дверь, которую она пыталась защитить, приоткрылась, в проем высунулось лицо, обрамленное роскошными бакенбардами.
– Дорогая… – только успел сказать хозяин бакенбардов, как заметил Пушкина. Испуг его был натурален. Он дернул створку на себя, как ребенок, который прячется от страшной сказки под подушкой.
Пушкин вошел в гримерную, мягко прикрыв за собой дверь.
Коччини успел снять сценический смокинг, который недавно помог сыскной полиции изловить баронессу и не далее как утром вернулся к законному хозяину. Фокусник остался в брюках с подтяжками и накрахмаленной сорочке. Гримерка была слишком маленькой. Отступать дальше столика с зеркалом было некуда. Он схватил расческу и стал вертеть в руках.
– Господин Альфонс Коччини?
– Да… Да… Что вам надо?.. Кто вы такой?.. Почему преследуете нас?.. Меня… По какому праву?.. Я буду жаловаться в полицию, – торопливо бормотал он, переминаясь с ноги на ногу.