За стойкой портье стоял незнакомый мужчина: высокий и сухощавый. Раннее явление дамы без багажа он встретил холодным взглядом.
– А где милый господин Сандалов? – спросила Агата с очаровательной вежливостью, заглядывая на ключную доску. И вдруг поняла, что из головы вылетел номер, в котором проживает убийца. Кажется, рядом с номером жертвы. Но в каком номере убили Немировского? Вот же незадача…
– Господин старший портье слег с расстройством здоровья. Я заменяю. С кем имею честь?
Агата не стала скрывать, что она баронесса из Петербурга. Портье отдал поклон титулованной особе из столицы и представился Конторовским.
– Чем могу помочь, ваша светлость? – спросил он с подчеркнутой сдержанностью.
Ясно, что орешек не самый простой: слишком холоден и расчетлив, чтобы молниеносно его очаровать. Пожалуй, от денег откажется. Агата выбрала прямой путь.
– Господин Коччини, известный фокусник, который проживает у вас, просил составить ему рекомендацию. Я не могла отказать такому милому человеку, – сказала она.
Конторовский покосился на ключницу.
– Мне жаль, баронесса, но господина Коччини нет. Если вам будет угодно, готов передать рекомендацию ему лично, когда он вернется в гостиницу.
– Как же его нет? – возмутилась Агата. – Он должен быть в номере.
– Извольте взглянуть, – портье показал рукой на ключи. – Номер пятый находится на месте. От себя смею добавить, что господин Коччини не появлялся со вчерашнего вечера. Могу быть чем-то еще полезен?
На светские любезности времени не было. Агата вышла из гостиницы, села в дожидавшуюся пролетку и приказала следовать в Каретный ряд. Исчезновение Коччини было подозрительно. Она ощутила беспокойство. Смутное, но явное.
Подъехав к закрытому театру, приказала извозчику ждать. Главный вход был заперт. Агата обошла особняк и подошла к служебному входу. Тоже на замке. Агата принялась стучать в стеклянную дверь и стучала до тех пор, пока не показался заспанный швейцар. Одно из трех главных оружий женщины – лесть, красота и деньги – было пущено в ход. Агата приветливо помахала трехрублевой бумажкой.
Замок немедленно открылся, швейцар поклонился.
– Скажи-ка, любезный, господин Коччини ночевал в театре?
Швейцар прямо-таки расплылся в улыбке.
– И-и-и, барыня, так вы же ничего не знаете?
– Чего не знаю, любезный?
– Коччини-то наш изумительный… убёг.
– Как «убёг»? – машинально повторила Агата.
– А вот так, взял и исчез. Вчера в антракте как припустил, так только его и видели. Спектакль сорвал, скандал грандиозный, публика чуть театр не снесла, так фокусы требовала. Хозяин наш обещал его живьем съесть… Исчез, как ветром сдуло. Такой вот фокус выкинул.
Агата сунула трешку и пошла прочь. Новость ошеломляющая, но важная. Коччини оказался не так глуп, как она рассчитывала. Что-то заподозрил и решил сбежать. Тем самым себя изобличил. Эту новость следовало немедленно сообщить надутому индюку. Чтобы он убедился, как Агата была права. Вот теперь пусть сам ищет беглеца по всей Москве. А то и дальше. Упустил убийцу, будет локти кусать.
Предвкушая разгром Пушкина, Агата залезла в пролетку и приказала следовать в Гнездниковский переулок.
Разум человеческий, сталкиваясь с необъяснимым, ищет самую прозаическую разгадку. Свешников не был исключением человеческой породы. Он был неплохим приставом, хоть и в гражданском чине, то есть умел быстро распутывать обычные преступления, какие изредка случались на его участке. За дело брался сам, редко беспокоя сыскную полицию. Чаще всего завершал розыск по горячим следам, потому что преступником оказывался тот, кто и должен: ревнивый муж, завистливый сосед, вороватый приказчик, жадный дворник или гулящая девица. Пройти по горячим следам и найти злодея не составляло труда. Свешников так привык раскалывать преступления щелчком пальцев, что искренне считал себя мастером полицейского розыска. Каким, в сущности, и был.
Совершив круг по гостиной, он старательно искал зацепку, которая вытащит его из непонимания, что тут произошло.
– Покойный не дурак был выпить, – сказал он, легонько толкнув носком ботинка бутылку, которая совершила оборот вокруг себя и замерла в том же положении.
Оспаривать глубокомысленный вывод было нельзя. На полу валялись еще две опустошенные бутылки вина, графинчик потерял хрустальную пробку, на дне его виднелась лужица водки. Рядом лежали бокалы и граненая стопка. Ошметки закусок на огромном подносе, на полу и меловой фигуре. Пушкин не выразил ни поддержки, ни возражения.