— Н’Тону, веди людей дальше, — приказал он. — Остановитесь на том краю прогалины. Стойте там и ждите. Мне кажется, что кто-то следит за нами.
Чернокожие пираты беспокойно переглянулись, но ослушаться не посмели. Конан, спрятавшись за стволом огромного дерева, стал напряженно вглядываться в ту сторону, откуда пришел их отряд. Но все скрывала густая зелень, и покой джунглей, казалось, был нерушим — лишь вдали затихали голоса пиратов. Настороженный, словно зверь в засаде, киммериец уловил какой-то густой пряный аромат, потом что-то ласково коснулось его головы. Он мгновенно обернулся.
— О Кром! Черный лотос!
Из сплетения лиан склонялись к нему большие черные цветы, раскрывшие лепестки; они раскачивались и шелестели, хотя не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка. И вот уже один из них прикоснулся к щеке Конана… Тот отскочил, зная, что укус черного лотоса несет смерть, а аромат — кошмарные виденья. Но было поздно! Киммериец вдруг почувствовал, как туманится сознание; непослушными руками он попытался поднять меч, обрубить стебли, но сил не было. Он попробовал позвать своих воинов — губы онемели… Через мгновение джунгли вокруг него качнулись, подернулись маревом, и все поплыло перед глазами; ноги обмякли, и Конан, как подкошенный, рухнул в высокую траву. Он напряг мышцы в бесплодной попытке отползти подальше от чародейных цветов… И уже не слышал жуткого воя, криков и стонов, раздавшихся невдалеке.
III УЖАС ДЖУНГЛЕЙ
Будь проклят этот сои, что жизнью завладел!
Бессильный, словно смерть познавший.
Мой нож упиться кровью не сумел,
А меч остался в ножнах не однажды…
Но только ль спать мне лотос повелел?
Сознание Конана было окутано тьмой — тьмой беспросветной и безоглядной. Затем пустота взорвалась вихрем; закружились, замелькали призрачные силуэты, нечеткие, страшные, безобразные. Мрак рассеивался, и перед внутренним взором киммерийца словно бы открылась панорама бескрайней равнины. Ее пересекала полноводная река, на берегах которой лежал город из зеленого камня, подобного кхитайскому нефриту.
Город был прекрасен: грозно высились его крепостные стены, золотом отливали купола башен и крыши домов, облицованных мрамором, широкие улицы заполняли жители. Но они не были человеческими существами: крылатые и огромные, они лишь отдаленно напоминали людей очертаниями тела, но больше походили на обезьян — разумных и мыслящих обезьян, достигших в своем развитии невиданных вершин. Знания их были обширны, а вкусы изысканны; и хоть жизнь их не длилась вечно, но, по человеческим меркам, она казалась долгой, очень долгой. Как все существа из плоти и крови, отлюбив и отстрадав, оставив потомство, они в конце концов умирали.
Время процветания их расы длилось миллионолетия, но вот наступила Великая Перемена. Сместились магнитные полюса, ледники наползли на новые земли; русла рек изменились, равнины стали болотами, поля поглотили непроходимые джунгли. Жители города упорно пытались приспособиться к новым условиям. Ни землетрясения, ни извержения вулканов не могли заставить их покинуть родные места.
Но однажды солнце перестало улыбаться с небес, и луна сделалась как кровь, и земля вздрогнула гак, что рухнули крепостные стены и самые высокие башни. Река же почернела от какого-то ядовитого вещества, поднявшегося из самых земных глубин, и те, кто пил эту воду, либо умирали, либо сильно изменялись, и каждое поколение приобретало все новые и новые ужасные черты. Многовековая мудрость была позабыта, черное колдовство заняло место божественной магии. Знания уходили, а те, что еще помнились, использовались страшным и странным образом. Волшба и чародейство пришли им в замену; милостивые боги превращались в демонов, злобных, коварных, безжалостных. Междоусобицы и каннибализм погубили некогда могучее племя крылатых.
И вот, сотни лет назад, в окрестностях города впервые появились люди. К тому времени в городских руинах остался лишь один обитатель — отвратительный каприз природы, монстр с красными глазами. Таясь и вынашивая лишь ему ведомые планы, он следил за пришельцами. То были стигийцы; поражение в битве заставило их бежать в этот неведомый край. Враги шли за ними по пятам, пока небольшому отряду не удалось затеряться в джунглях. Смуглые, с орлиными лицами, вооруженные бронзовыми секирами и клинками, в кожаных доспехах, стигийцы канули в безбрежный лес и спустя несколько дней добрались до мертвого города. Их оставалось всего полсотни — израненных, измученных, грязных и голодных беглецов. Они повалились на мраморные плиты, в щелях которых алели распускавшиеся лишь раз в столетие цветы, и уснули, сморенные пережитыми лишениями.
Полная луна озарила приближающееся к ним чудовище, и в ее призрачном свете лепестки цветов заблестели, как алые пятна крови. Над каждым из спящих монстр свершил таинственный колдовской обряд и скрылся во мраке. Затем началась жуткая трансформация, и вскоре на месте людей лежали пятьдесят отвратительных гиен. Очнувшись, звери задрали морды вверх, и к небу полетел тоскливый и скорбный вой, выворачивающий душу стон погубленных. Но лишь только вновь появился владыка мертвого города, они вскочили и помчались к нему, как стая покорных псов…
И снова сознание Конана окутала тьма. Когда она рассеялась, новые картины начали сменять друг друга перед его глазами. Он видел длинные лодки, плывущие по мутной реке к зеленому городу; но, как только они пристали к земле и чернокожая команда высадилась на берег, гиены и красноглазая летучая обезьяна набросились на них. Крики ужаса и стоны умирающих наполнили джунгли. Желтые клыки хищников рвали плоть, хрустели кости, лилась кровь, а над всей этой бойней безумным огнем полыхали глаза крылатого вампира. Стремительно бросался он вниз, настигал жертву и, ломая ей шею, с глумливым хохотом выпивал горячую кровь.
Конан видел галеры, торговые парусники, боевые галеоны… И раз за разом, снова и снова гибли люди; смерть царила в этом проклятом месте, опять и опять чудовище и его кошмарные слуги торжествовали победу.
Неожиданно в глубине сознания варвара возникло отчетливое видение: галера с черными гребцами, на носу которой стоял синеглазый черноволосый гигант в тускло поблескивающих темных доспехах. Конан узнал самого себя на палубе «Тигрицы»; в этот миг он понял, что все привидевшееся ему лишь сон. Отчаянным усилием воли киммериец заставил себя пробудиться и раскрыл глаза. Затем он попытался подняться, но не смог — и, чувствуя странную тяжесть во всем теле, пополз прочь от склонившихся над ним черных цветов. Однако голова его упала, и вновь наступило забытье.
Теперь он видел стоявшего на прогалине Н’Тону, чернокожего колдуна, окруженного воинами; казалось, они кого-то ждали. И в тот момент, когда Конан осознал, что ждут его, наступил хаос. Люди закричали и, бросая оружие, в ужасе ринулись в джунгли.
Желание спасти своих товарищей помогло киммерийцу разорвать невидимые путы, что держали его во власти сна. Он встал и, шатаясь, побрел к прогалине. Лишь здесь он окончательно проснулся, увидев на влажной земле след огромной гиены.
Солнце садилось, наступали сумерки. Напрягая голос, Конан звал и звал Н’Тону. Он понимал, что находился у зарослей черного лотоса долго, слишком долго; он предчувствовал и то, какая опасность грозит его отряду: он верил в реальность привидевшегося.
Никто не откликался, и киммериец быстро зашагал по следам чернокожих воинов. Вскоре он узнал место, которое видел во сне. Тут не было людей; только шиты, копья да топоры в беспорядке валялись на земле. С одной стороны прогалина кончалась обрывом, на самом краю которого темнел чей-то силуэт. Обнажив меч, Конан поспешил туда.
Человек… Высокий чернокожий старец, сидевшей с безвольно опущенными руками… В глазах его застыло безумие, на губах выступила пена.
И только когда он вскочил и с отчаянным воем бросился на Конана, тот узнал Н’Тону. Он явно лишился рассудка, и киммерийцу ничего не оставалось, как, спасая свою жизнь, заколоть чернокожего колдуна.