Котка дожила до глубокой старости, но песенки, которые она пела маленькому Якову, остались в его душе. Дед и трактирщик пьют пиво из огромных бокалов, а внуки, и победители и побежденные, получают розовато-желтый лимонад. Дед берет ружье и стреляет в мишень, повешенную на стене трактира. Внуки бегают снаружи. Дед выходит к ним, оделяет всех шоколадом и начинает рассказывать свои байки.
Трактир в глубине леса предал деда. В конце 1932 дверь трактира закрылась перед евреем Яковом Френкелем. В темном лесу, в конце зеленой равнины, кончились детские игры. Теперь в трактире звучали рассказы о героях-воителях, которых предали. «Свобода дается немногим! Следует вернуться к природе и вернуть силу личности!» – кричали за столами пьяные юнкеры.
Из глуби леса слышны выкрики: «Юдке! Юдке! – догоняют ее мерзкие дразнилки из усадьбы графа. В гостиной буржуазного дома, развалившись в кресле, она пьет кофе в компании Ильштин.
«Ты еврейка, верно?!» – взрослый брат Ильштин ловит взгляд ее колючих глаз.
«Ну, да, я – еврейка. И что?»
«Я еще не слышал такой дерзости из уст еврея, – он кривит брови и обращается к своей маленькой сестре, – Попшен, ты играешь с юдке?» Ильштин дергает плечом и не реагирует.
У Инги, дочери графини и старшей сестры Ильштин, конфликт с братьями, грубиянами и антисемитами. Они насмехаются над ней, посещающей церковь. Инга любила еврейку Лотшин. В детстве они вместе ходили в школу и возвращались оттуда домой. Инга хорошо знала Тору, и свободно читала на иврите, а Ильштин все это было чуждо. Инга приходила на усадьбу деда, и у Бумбы щемило сердце. Он был любимчиком графини, и она сажала его на колени, погружала пальцы в его курчавые рыжие волосы, давала ему игрушку или красивую коробку вместе с плиткой шоколада. И Бумба, возвращаясь домой, скакал от радости всю дорогу, как козлик. Когда двери усадьбы закрылись перед ним, маленький Бумба рыдал. Не знал он, что по приказу отца, ему было запрещено посещать графиню после того, как он повторил слова сыновей графини: «Снова вернулся этот презренный еврейский мальчик получать подарки. Только евреев можно купить за подарки». Дед попросил графиню больше не принимать мальчика в своем доме. Графиня призналась, что дом ее заражен расизмом. Она сама аполитична, но ее муж и два взрослых сына – члены германской национальной партии. Графиня принесла извинение за грубое поведение сыновей.
«Юдке! Юдке! – доносятся голоса из глубины леса, из глубины прошлого, хлещут ее по ушам. Она обводит взглядом земли, охватывающие Пренслау, на которых стояла огромная усадьба графа, вспоминая деда и его друга-нациста. Оба они часами скакали на лошадях, охотясь за животными, или подолгу тайком резались в карты. Граф, потерявший много имущества и денег, был в долгах, как в шелках. Он брал в долг у деда большие суммы. Дед гордился, одалживая соседу аристократу, причем, долг превращался в подарок. Сейчас она анализирует эти странные отношения между юнкером и евреем-буржуа. Нога графа никогда не вступала в дом деда. Обычно граф лишь присоединялся в огромной беседке в воскресенье к компании мужчин, слушающих рассказы деда и смеющихся от души. Графиня, два ее сына и две дочери, тоже не бывали в доме веселого соседа-еврея. Дед не обращал внимания на такие, казалось бы, мелочи, и спокойно посещал большую усадьбу графа, иногда с внуками – Лоцем и Бумбой. Все его иллюзии, как и иллюзии его праотцев, развеялись в январе 1933. В одну ночь дед спустился на реальную почву, в одну ночь отсёк себя от хозяев усадеб в Пренслау и окрестностях. Это были верные Гитлеру люди, которые в течение десяти лет никак не могли привести в необходимое им русло власть кайзера.
Она вернулась в Берлин с твердым убеждением: «Это страна Гитлера. Германия не изменилась». В глазах ее всю дорогу стояло видение кровавого горизонта над черными лесами во время заката солнца. Ландшафты и природа восточной Пруссии лишь усиливали это впечатление. Природа диктовала ей жестокое повествование о Германии, предшествующей Катастрофе.
И некуда ей бежать. Память сжимает ее тяжкими металлическими оковами.