В начале лета королева отправилась в Балморал, где ей предстояло принять участие в собрании жителей Шотландского нагорья, а затем поехала в Абердин, где выступила с речью перед работниками водопроводных сооружений. Еще более приятное событие ожидало королеву в Вулверхэмптоне, где она присутствовала при открытии памятника принцу Альберту. Королева также принимала самое деятельное участие в подготовке свадьбы принцессы Елены и принца Кристиана Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Аугустенбургского, а также в торжественной церемонии посвящения принца Альфреда, которому исполнился двадцать один год, в высокое звание герцога Эдинбургского.
После всего этого королева поддалась на уговоры премьер-министра и согласилась в 1867 г. выступить перед депутатами парламента с речью по поводу начала его работы. Правда, главным аргументом стала открытая угроза членов палаты общин лишить детей королевы денежного жалованья, если она и впредь будет игнорировать публичные мероприятия. Королева долго сопротивлялась и даже протестовала, доказывая, что ее выставят на посмешище, что депутаты парламента превратят выступление в недостойное шоу и будут потешаться над «убитой горем, несчастной вдовой», а это для нее явится «самым настоящим наказанием, сравнимым разве что с публичной казнью». Однако все ее доводы действия не возымели, и ей пришлось отправиться в палату общин, правда, не в государственной карете, а в своей собственной.
Этот день, как и ожидалось, прошел в жутком волнении. Королева плохо спала, потом не могла заставить себя пообедать, а после обеда никак не могла успокоиться и собраться с мыслями. Ей казалось, что она упадет в обморок прямо на входе в палату лордов, а все будут с ухмылками смотреть на ее унижение. Она не отказалась от своего привычного траура, надела черное платье, черную шляпу, на которой ярко сверкали бриллианты и сапфиры, прикрыла лицо черной вуалью.
«Сегодня королева открывает работу нового парламента, — записал в своем дневнике А.Дж. Манби. — Очень полная, с красным от волнения лицом, она выглядывала в окно кареты и постоянно кланялась встречающим ее зевакам. Ей был оказан очень достойный прием, но не такой хороший, как принцу Уэльскому, следовавшему за ней... Толпы людей были настроены весьма дружелюбно».
«Когда я вошла в палату лордов, которая была заполнена до предела, — отметила королева в своем дневнике в тот вечер, — мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание и рухну на пол. Все напряженно молчали и уставились на меня, а я стояла перед ними совершенно одна». Королевское одеяние, которое она носила обычно до смерти принца, было наброшено на спинку трона, а рядом стояло пустое кресло. Пока лорд-канцлер читал составленную ею речь, поскольку сама она наотрез отказалась это делать, королева молча смотрела в зал, не обнаруживая совершенно никаких эмоций. Ее лицо было неподвижным, серым, похожим на предсмертную маску, а она думала в этот момент только об одном — как бы сохранить самообладание и не упасть в обморок.
На обратном пути в Букингемский дворец королева немного успокоилась и все время болтала со своими дочерьми Луизой и Еленой, которые сидели в карете напротив нее. Позже принцесса Алиса написала матери письмо, поздравив ее с «великим усилием», которое, несомненно, еще принесет свои плоды. «Ты только представь себе, — писала она, — какую гордость и радость испытал бы наш дорогой папочка. Это ли не прекрасный пример исполнения своего долга».
В феврале следующего года королева снова открывала работу парламента, однако позже пришла к выводу, что лучше бы она этого не делала:
«Вчера был ужасный день, и я в который раз сожалею, что поехала на открытие сессии парламента. Это глупое волнение из-за предлагаемых реформ совершенно развратило и рассердило людей. Одни из них злобно шипели, другие отчаянно стонали, третьи громко призывали к проведению реформы. А я, находясь в совершенном одиночестве, вообще не имела никакого желания вникать в суть споров. (Акт о парламентской реформе, предусматривавший значительное расширение права голоса, был принят в августе того же года.) Там было множество ужасных, перекошенных от злобы лиц, и мне доставляло это дополнительные страдания. В такие моменты монарху лучше не находиться в зале парламента. Поскольку погода была плохая, многие люди разошлись по домам, оставив у стен парламента только отчаянных горлопанов. Конечно, там остались только самые плохие люди».