А королева в это время пристально наблюдала за принцем, не обращая никакого внимания на остальных. Он был красив и грациозен в танце. Иногда ей казалось, что у него манеры танцора балета, и для этого были некоторые основания. Когда однажды королеву упрекнули за слишком угрюмый вид, она ответила, что очень устала и именно поэтому выглядит недовольно. «Что я должна делать в таком случае?» — спросила она принца Альберта. Тот, по словам леди Литтлтон, посоветовал ей в следующий раз «вести себя, как всегда делают танцовщицы балета после удачно выполненного пируэта: широко улыбаться, демонстрирую свои прекрасные зубы». При этом принц Альберт сопроводил свой совет таким «лихим пируэтом, что у окружающих даже дух захватило».
А в последующие годы королева Виктория с огромным удовольствием вспоминала те вечера, которые они проводили в ее спальне перед тем, как отправиться ко сну. Она часто рисовала его, а он, облокотившись на каминную доску, долго рассказывал ей о прошедшем вечере и об интересных встречах с гостями. Иногда такие разговоры затягивались до полуночи, и тогда в «спальню входила служанка и начинала раздевать меня. А он продолжал свой рассказ и внимательно следил за украшениями, иногда давая советы служанкам, как и что следует делать. Доходило до того, что он мог сделать замечание, если, на его взгляд, служанка допускала какую-либо оплошность... А потом он уходил в свою комнату... Я быстро раздевалась, но, увы, мне часто приходилось понапрасну терять время и читать, пока служанка не приведет в порядок мои волосы...»
19. СПОРЫ В КОРОЛЕВСКОЙ СЕМЬЕ
«Виктория слишком вспыльчива и нетерпима по отношению ко мне, чтобы спокойно обсуждать мои проблемы».
В феврале 1841 г., то есть за восемь месяцев до того; как Роберт Пиль сформировал свое правительство, королева и принц Альберт обратились к герцогу Веллингтону, которого к тому времени уже считали своим «лучшим другом», с просьбой, чтобы он представил герцога Саксен-Кобургского во время обряда крещения их первой дочери Виктории.
«Никогда еще меня не принимали так хорошо, — записал герцог вскоре после своего визита в Виндзорский дворец, — Я сидел рядом с королевой за обеденным столом, иона пила вино наравне со мной». Герцог делал все возможное, чтобы угодить королеве. Так, например, во время военного смотра в Виндзорском парке он приказал не стрелять из артиллерийских орудий, прекрасно зная, что королева Виктория терпеть не может грохота пушечных выстрелов. Он решил обрадовать ее и сообщил, что на сей раз не будет никаких выстрелов. Но тут произошло какое-то недоразумение, и его последние слова были заглушены оглушительными артиллерийскими залпами, Это было так смешно, что королева «разразилась громким смехом и долго не могла успокоиться». А герцог был вне себя от ярости и принимался злиться еще больше, когда его пытались успокоить. После этого он приказал артиллеристам немедленно покинуть парк.
А во время концерта его попытки понравиться королеве были более успешными, Королева где-то сильно простудилась и все время вытирала нос. Вскоре у нее не осталось ни одного сухого носового платка, а уходить с концерта ей очень не хотелось. Герцог сидел за ее спиной и, быстро сообразив, что королева оказалась в затруднительном положении, полез в карман, где предусмотрительно хранил целую стопку запасных носовых платков. «Я немедленно вынул один из них и сунул ей в руку, — вспоминал он позже. — Через некоторое время я протянул ей второй платок, затем третий, а потом шепнул, что у меня есть еще и четвертый на тот случай, если он ей понадобится».
Принц Альберт сообщал, что дочь королевы принцесса Виктория вела себя во время крещения с величайшим достоинством и как «истинная христианка». «Когда ее разбудили, она совсем не плакала и за веем наблюдала с превеликим удовольствием, причем наибольшее внимание обращала на яркие огоньки свечей и сверкающие пуговицы людей в униформах. А все потому, что она изначально была девочкой умной, сообразительной и наблюдательной».
Однако ее мать пребывала далеко не в столь благодушном настроении, так как к этому времени была снова беременной, а оттого подавленной и отчаянно безрадостной. «Что делает меня особенно несчастной, — объясняла она потом, — так это ощущение того, что первые два года моего замужества были практически полностью испорчены этим неблагодарным занятием. Я не могла получать удовольствие от жизни, не могла путешествовать по стране или просто гулять со своим мужем. Если бы подождала хотя бы один год... было бы совсем другое дело». А теперь ей пришлось «страдать, терпеливо переносить эту боль... ощущать себя глубоко несчастной... оставить все свои привычные развлечения и танцы... постоянно помнить о предосторожностях» и т. д. Она чувствовала себя «привязанной к дому», со «связанными крыльями» и быстро пришла к выводу, что женская доля является «наиболее неприемлемой и разочаровывающей».