Приведем в заключение существенные соображения Франсуа Отмана. Этот бывший агент гугенотской партии предлагает в своем труде «Франко-Галлия» (1573-1574 гг.) модель такой монархии, которая была бы ограничена в своих действиях вмешательством ассамблей, представляющих ее подданных, и в первую очередь дворян. Отман опирается при этом на примеры, почерпнутые из истории галлов и франков. Он отвергает древнюю легенду о троянских предках этих двух народов, которая в Средние века позволяла французской знати провозглашать себя потомками троянцев, считавшихся родоначальниками и галло-франков, и латинян, прочих галло-римлян. Часть французского дворянства вплоть до XVIII века будет идти по стопам Отмана и его эпигонов, отрицая троянские корни аристократии и связывая ее происхождение с чисто германскими корнями (еще более, впрочем, мифическими). И все это так, будто германские корни способны были в дальнейшем помочь обоснованию проектов установления опеки над монархией со стороны дворянства и словно Людовик XV смог бы однажды стать Меровеем или Хлодионом Волосатым.
Но если не заглядывать так далеко вперед и вернуться к рассматриваемому нами периоду, то для протестантов весь этот фейерверк идей Беза, Отмана и других погаснет столь же быстро, как сгорает кучка соломы. Как только станет ясно, что у Генриха III не будет ребенка мужского пола, гугеноты, начиная с их идеологов, станут приверженцами крепнущей легитимности их единоверца Генриха Наваррского, потомка Людовика Святого. Но если Беарнец и сумел постепенно добиться признания своих прав на королевский трон, то вовсе не благодаря своему демократизму (хотя ему очень хорошо удавалось польстить нравам широких масс), а благодаря присущему ему обостренному чувству национального единения в духе Салической правды и качеств, унаследованных с кровью Капетингов. Элементы конституционного или даже демократического порядка, найденные гугенотами и оставленные ими без дальнейшей разработки, будут — вот парадокс! — использованы их врагом — Католической лигой, стремившейся передать судьбы страны в руки тех, конечно, кто был бы верен Господу и, следовательно, верен массам и ультракатолическим центрам. От римского интегризма до парижского популизма остается теперь всего один шаг, и он будет легко сделан. Таким образом, можно утверждать, что в этом отношении в дальней перспективе Варфоломеевская ночь оказалась выигрышным делом — после 70-х годов XVI века пути всех великих политических и политико-религиозных новаций, будь то Лига или Фронда, или янсенизм, или, наконец, Французская революция, окажутся все в меньшей степени пролегающими через протестантство, оттесненное на обочину политико-религиозной жизни (Сюлли, Роган, Тальман, Жюрьё, Бейль станут в этом отношении лишь исключениями, подтверждающими правило). По путям обновления двинется (и будет двигаться вплоть до календарного конца XVIII в.) прежде всего многочисленная паства католической церкви, состоящая из церковных фанатиков и сторонников демократизации (взять, к примеру, Католическую лигу), а также из антиклерикалов, вольтерьянцев и даже людей, отошедших от христианства.
В 1574 году ранняя смерть Карла IX привела на трон его младшего брата — герцога Анжуйского, ставшего королем под именем Генрих III. Он молод, привлекателен, умен и даровит, блестящий оратор и рассказчик. Нынешние историки, как нам представляется, отбросили легенду о гомосексуальных наклонностях этого монарха. Просто ему нравились переодевания и использование маски. К тому же теперь не смотрят на маскарадные забавы столь же строго, как в прошлом. Постоянно окруженный «малышами» — в основном своими фаворитами, Генрих с их помощью стремится держать на почтительном расстоянии от себя соперничающие с ними группировки (в частности, тех, кто окружает его брата Алансона, Бурбонов-Конде, Монморанси и самых опасных для него — Гизов). Он приближает к себе смелых, преданных ему молодых людей, любителей поволочиться за женщинами, в большинстве своем выходцев из среднего слоя дворянства, «дворянства второго ряда». Его связывают с ними нежные чувства, без каких-либо патологических отклонений. Генрих — человек образованный и разносторонний, он увлекается вырезанием бумажных виньеток, любит роскошные наряды, пользуется румянами и притираниями, разбирается в зоологии, коллекционирует мелких собачек и экзотических животных. Всем этим Генрих привлекает всеобщее любопытство в 70-х годах XVI века и приводит в замешательство некоторых своих современников. В ранней молодости он показал себя смелым воином, служа примером для подражания. Когда ему исполнилось 30 лет, он вдруг стал проводить много времени за рабочим столом, погруженный в государственные бумаги, как и полагалось человеку, выполняющему высокие государственные функции, или, точнее говоря, что соответствовало тому представлению, которое современники Религиозных войн имели о таком человеке. В этом отношении Генрих III (может быть, по примеру Филиппа II Испанского?) внес свой вклад в создание образа, которому суждено долгое будущее, — образа короля-бюрократа, книжного червя. Чертами этого образа в дальнейшем будут наделять французских самодержцев, а в более широком плане — государственных деятелей периода новой истории, столь отличных в этом отношении от монархов-воинов Средних веков или королей времен Ренессанса. Генрих любил, чтобы соблюдались нормы придворного церемониала, и ввел в употребление обращение к королю — «Ваше Величество». Ел он в одиночестве и, чтобы его не беспокоили за столом, отгораживался от прочих смертных специально сделанной низкой перегородкой. И в этом случае он — последний представитель династии Валуа — выступает как предтеча того представления об абсолютном характере королевской власти, которое сложится в эпоху первых Бурбонов, и особенно при Людовике XIV.