Так я лежала достаточно долго, пока не кончились слезы. А с ними и мое самоуважение. Семь лет я клялась себе, что не пророню ни слезинки после того, что случилось. Надо было быть сильной ради отца, ради сестер. И вот хватило нескольких часов привета из прошлого, чтобы я расклеилась, а то, что так хорошо держалось, вышло наружу.
— Простудитесь.
Нет, только не это.
Не глядя на него, я встала и пошла к дому. Он хромал следом. С этой стороны дом был одноэтажным, с полностью стеклянной стеной. Судя по отдернутым шторам в соседней комнате, этой ночью мы были соседями.
Перед входом в дом я обернулась и постаралась, чтобы мой голос звучал уверенно. Насколько вообще может звучать уверенно голос у девицы, одетой в тапочки, майку и трусики, измазанной с одного бока землей, с опухшим лицом и красными глазами.
— Спасибо вам за гостеприимство и помощь, лорд Кембритч. Мы в течение часа уедем. Прошу вас, не провожайте нас. Достаточно мы причинили вам хлопот.
Он покачал головой, но ничего не сказал. В глазах его я увидела понимание. Ситуация была неловка нам обоим.
— До свидания, — сказала я и, закрыв дверь, задернула шторы.
Мы приехали в Орешник к одиннадцати утра. Я была молчалива, сестры же наперебой обсуждали наше «приключение». В других обстоятельствах и я бы к ним присоединилась, но только не сейчас. Я еще глубоко переживала и свои слезы с отчаянием, и неловкую ситуацию в поле за домом. Были и хорошие стороны — бак был полон и его хватит надолго, продукты не испортились, так как их передержали в холодильнике. Кембритч так и не вышел нас провожать, а слуги очень вежливо нас накормили, собрали и отправили. Усатый охранник, прощаясь, даже подмигнул нам.
Папа работал в огороде. Наша мама умерла, а отцу надо было чем-то заниматься, чтобы мы не умерли с голоду. Работать по понятным причинам он не мог — кто же возьмет его на работу? А вот свое хозяйство как-то вдруг пошло. Правда, резать курам головы и доить коз он так и не мог, поэтому душегубством и доением занималась наша старшая, Ангелина. Ей было уже под тридцать, и она фактически заменила нам мать, насколько ее можно было заменить.
А вот и она, машет из окна, приглашает скорее зайти в дом. Ветер и правда пронизывающий. Крупная Ангелина с раскрасневшимся лицом, с закатанными рукавами пекла пирожки. Мы дотащили пакеты и стали рассортировывать продукты — что в холодильник, что в чулан, что в погреб, семена отцу на стол.
Девчонки со смехом рассказывали о вчерашних происшествиях, а я молча наблюдала за Ангелиной. Когда-то она была красива. На руках ее не было следов от ожогов, появившихся тогда, когда она только училась готовить. Учиться надо было быстро, ведь на руках были бестолковые сестры и раненый отец. У нее тогда были длинные белые косы, а сейчас — закрученные в узел черные волосы чуть ниже плеч. Не было морщинок и усталой спины, не было потухших глаз.
«А ведь она помнит больше нас всех, — вдруг подумалось мне. Растревоженное прошлое никак не хотело возвращаться туда, где оно хранилось все это время. — Кто знает, что пришлось ей пережить, когда от нее отказался жених, когда у нее были самые блестящие перспективы и ей предрекали самую счастливую жизнь. Светлый Ангел, Снежный Ангел, так ее называли. Не плачет ли она каждую ночь так, как я сегодня».
Я ни разу не видела Ангелину после смерти мамы плачущей. Она всегда была к нас тепла и всеобъемлюща, ее сил, казалось, хватало на всех. Она полностью взяла на себя хозяйство и уход за отцом после произошедшего. Пока он отошел, она, фактически, одна тянула на себе нас и дом. Мы, конечно, помогали по мере сил. Но именно она устроила младших в школу, неизвестно, каким образом договорившись с директором, и настаивала, чтобы они учились. Именно она решала все вопросы с главой поселения, интересовавшимся, откуда в Орешник прибыла такая необычная семья. Именно она уговорила отца, когда королевский егерь, небогатый, но происходящий из хорошей дворянской фамилии, попросил руки Василины, отпустить сестру замуж.