— Я знаю этого человека?
— Знаешь, конечно, раз вы друзья, — Марк не сдержал улыбку, но сразу же снова стал серьезным. — Это Илис Маккин. Знакомое имя?
— Илис, — повторил Грэм потеряно. Да, конечно же, чего он еще мог ждать? Не могла же Ванда и впрямь оказаться здесь. — Она в крепости?
— Она прибыла вместе с моим отцом. Илис узнала, что ты находишься здесь, и хотела прийти к тебе с нами, но отец запретил ей. Тогда она попросила меня помочь тебе, чем можно, и попросить кое о чем.
— О чем?
— Тебя уже допрашивали, и будут допрашивать еще, мой отец привык добиваться своего. Он упрям и принципиален, и не остановится ни перед чем. Свои ответы он получит, рано или поздно, пусть даже они не будут ему нужны на тот момент. Поэтому Илис просила передать, чтобы ты не упрямился, отвечал сразу. Если ты расскажешь отцу все, что он спросит, он сдержит свое слово и вернет тебе свободу.
Рассказать все? Но это значит предать, по крайней мере, двоих: Хельмута и Илис. Грэм нахмурился и упрямо опустил голову.
— Мне нечего рассказать императору.
— Послушай, это серьезно. Ты обязательно заговоришь, но уже после того, как тебя сломают пытки и магия, а это все равно, что смерть. Палачи отца умеют ломать людей. Ты этого хочешь?
А ведь все это может быть с равной вероятностью и просьбой Илис, и хитростью Бардена, пришло в голову Грэма. Илис он даже и не видел, в отличие от императора. А что, интересная идея: заслать сына будто бы от имени Илис, а на самом деле…
— А тебе-то что за печаль? — спросил он хмуро, поднимая глаза на Марка. — Ты просьбу Илис передал, чего тебе еще надо?
— Мне не хотелось бы, чтобы Илис что-то огорчало, — ответил принц сразу же, без колебаний. — В том числе твоя смерть.
Надо же, Илис он огорчать не хочет. Неужели он тоже поддался ее обаянию? Вот была бы достойная пара истрийской княжне в изгнании.
— Мне тоже не хочется омрачать веселый нрав Илис, — проговорил Грэм. — Но мне нечего рассказать твоему отцу.
— Если ты боишься за своих друзей, не бойся: им уже ничто не грозит.
— Ничего я не боюсь, — упрямо сказал Грэм и повторил в третий раз: — И мне нечего сказать твоему отцу, я устал повторять это. Передавай привет Илис.
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— Все.
— Илис предупреждала о твоем упрямстве. Но, признаться, я думал, что она несколько преувеличивает. А ты, кажется, и в самом деле хочешь сыграть мученика…
На это Грэм промолчал. Кажется, что-то подобное он слышал уже от Роджера, но и тогда, и теперь, это было неправдой. Мучеником он себя не ощущал. И не более других живущих на земле желал терпеть муки за дело, которое даже не было его делом. Но и заговорить он тоже не мог — тому было помехой его известное упрямство и не менее известные принципы.
— Я передам Илис твои слова, — сказал Марк, поднимаясь на ноги. — А теперь — прощай. Больше у нас не будет случая поговорить, хотя лично я жалею об этом.
А я — нет, мысленно проговорил Грэм. Хватит с него августейших особ, надоело уже.
После ухода принца ему даже удалось задремать. Но спал он недолго Дверь загрохотала снова, пропуская еще одну порцию посетителей.
* * *На Бардене не оказалось ни доспехов, ни меча, только стеганый кафтан темного цвета, шитый серебром; на шее висела та толстая цепь, которую Грэм уже видел, плечи покрывал серый с белым плащ. Его дикарская прическа превратилась в гладкие, зачесанные назад рыжие волосы. Вид у него был рассеянный и расслабленный, даже, можно сказать, благодушный, как будто он собрался на прогулку, а не на допрос.
За императором шел его сын с совершенно равнодушным выражением лица. Вид у него был довольно усталый, а глаза — покрасневшие, словно он долго не спал. Что ж, подумал Грэм с мрачным юмором, может статься, он всю ночь утешал Илис, расстроенную отказом пленника выполнить ее просьбу. Несомненно, увлекательное, но довольно утомительное занятие.
Чуть позади держались Альберт Третт, — мрачный, облаченный в кольчугу, и с мечом у пояса, — и командующий Северной крепостью герр Риттер. Замыкали процессию двое солдат с факелами.
В камере сразу стало очень тесно.
Барден сел, откинув за спину полы плаща. Марк и Риттер встали соответственно справа и слева от него, Третт — чуть в стороне. Солдаты остались у двери.
Грэм осмотрел всю эту компанию, и понял, что промолчать не сможет. Ему не раз и не два приходилось расплачиваться за свой дерзкий язык, и сейчас тоже стоило ожидать расплаты. Впрочем, терять ему уже было нечего.
— Какое изысканное общество, — проговорил он с трудом. Язык почти не повиновался ему, а слова не хотели пролезать сквозь иссохшую глотку, но он заставлял себя говорить. — Я польщен. Надеюсь, его императорское величество простит меня за то, что я сижу в вашем присутствии?
Третт сделал шаг по направлению к нему и занес руку для удара, но был остановлен жестом императора.
— Оставь, Альберт. Пусть болтает, коли ему охота.
— Надо же, — не удержался Грэм. — Я-то думал, вам приятно будет видеть меня разговорчивым.
— Болтаешь не по делу, мальчик, — спокойно сказал Барден. — Или по делу ты будешь говорить так же охотно и много?
— Смотря по какому делу.
— Дело у нас на данный момент одно, не так ли? Ты надумал ответить на мои вопросы добровольно?
Грэм пожал плечами.
— Что я могу сказать? Ведь я не знаю, какие вопросы вы собираетесь мне задавать.
— У мальчика, кажется, отшибло память. Мне кажется, ваши люди, Риттер, действовали не слишком аккуратно. Альберт, помоги, пожалуйста, Грэму вспомнить, о чем идет речь. Только, прошу, не калечь его.
Вот это было впрямь больно. Несколько минут Грэм, стиснув зубы, молча корчился в цепях, пытаясь потерять сознание и не в состоянии сделать этого. Те ребята, что допрашивали его первыми, знали дело неплохо, но до Третта им было далеко. Расти и расти до такого мастерства.
Когда он отдышался и смог распрямиться, то увидел, что Барден наблюдает за ним со странным выражением на лице, в котором смешались любопытство и сожаление. Марк был бледен и смотрел в сторону.
— Ты вспомнил? — осведомился Барден почти заботливо. И тут же, не дожидаясь ответа: — Я вижу, кто-то похлопотал о тебе. Или ты сам сумел соорудить эту шину на ноге?
— Это был мой приказ, отец, — ответил Марк довольно спокойно, взглянув императору в глаза. — Я прислал своего лекаря.
— Вот как? — прищурился Барден. — И почему я ничего об этом не знаю? Впрочем, обсудим позднее. Сейчас я бы предпочел поговорить с Грэмом. Если, конечно, он вспомнил.
Грэм молчал. Не зря, ох, не зря Третт показался ему опасным еще в начале знакомства.
— Будем считать, что молчание выражает согласие. Ну что ж, начнем с самого простого. Где ты достал карту? Уж это ты можешь сказать мне?
А ведь он наверняка знает, каким образом карта уплыла от него, мрачно подумал Грэм, вперив взгляд в пол. Только хочет подтверждения своим догадкам. Интересно, что он сделает с Илис, если я вдруг проговорюсь? Грэм предпочел бы никогда это не проверять.
Молчание, по мнению присутствующих, затягивалось, и Третт отреагировал на нетерпеливый жест Бардена несколькими ударами, быстрыми, короткими и точными.
Странно, но боль производила на Грэма действие абсолютно противоположное ожидаемому. Предполагалось, что она заставит его заговорить; на самом же деле, она помогала ему молчать, нужно только отвлечься от голосов, задающих какие-то вопросы. Можно кричать, стонать, скрипеть зубами, но при этом не произнести ни одного осмысленного слова, а все из-за того, что просто не слышишь вопросов.
Первый допрос по сравнению с этим мог показаться дружеской потасовкой. Грэм не думал, что сможет продержаться до конца, но каким-то чудом смог, ни разу даже не потеряв сознания. А, видят боги, как он молился об этом! Третт не позволил ему уйти в спасительную тьму, умудряясь удерживать его на границе сознания. Пожалуй, трудно было сосчитать, сколько проклятий послал ему Грэм и в душе своей, и во всеуслышанье. Проклятиями он так же не обделил и Бардена, а уж сколько их вознеслось богам! Никогда Грэм не богохульствовал так много. Он охрип, сорвал голос, но Барден под конец допроса знал ровно столько же об операции спасения медейского принца, сколько в начале его. Когда Третт отступил, оставив Грэма полулежать, жадно глотая холодный воздух, он подумал, не правильнее ли было все-таки выпрыгнуть в окошко с верхней площадки башни. Тогда, по крайней мере, смерть была бы намного быстрее и чище. Он все равно умрет, но теперь смерть затянется надолго. И неизвестно еще, принесет ли кому пользу его молчание.