«Сукин ты сын, — подумал Алекс и нажал кнопку лифта. — Что я, единственный вор в Нью-Йорке, который когда-то высаживал окна изнутри? Ладно, это сделал я. По наводке Вито. Получил три тысячи баксов. Но если предположить, что это не я? На самом деле речь-то шла о том, что ты ошиваешься вокруг любого, кто хоть что-нибудь когда-то сделал, сукин ты сын. Чего же удивляться, что ты тут не появился раньше, раз ты был в отпуске! Как жаль, что никакой латинос не всадил тебе пулю в башку, пока ты был в Пуэрто-Рико. Не стой у меня на дороге, Хокинс, или пожалеешь».
Но все же он испугался.
Поднявшись в свою квартиру, Алекс достал из холодильника бутылку пива, открыл ее и отнес в спальню. Телефон у него стоял рядом с постелью на ночном столике. Он набрал номер Томми и стал пить пиво прямо из бутылки, ожидая ответа. Ждал он минут десять и чуть было уже не повесил трубку, когда услышал голос Томми:
— Алло?
— Томми, привет, это Алекс.
— А, привет, Алекс, как дела?
— Хорошо. Ко мне только что приходил Ястреб.
— Чего ему надо?
— Томми, слушай, — сказал Алекс.
— В чем дело?
— Я слыхал, что ты ищешь пистолет, и не только я. Ястреб тоже об этом знает.
— Да, — сказал Томми.
— Томми, я думаю, он догадывается, что это значит. Человек не покупает оружия, если только…
— У меня нет пистолета, Алекс.
— Но ты его ищешь.
— Ну?
— Ты ищешь его или нет?
— Да тут была одна идея, — ответил Томми.
— Идея, о которой уже прознал Ястреб.
— Да, но у меня нет пушки.
— Как только у человека возникает мысль купить пушку, так сразу же ему не терпится ею воспользоваться. И если он использует ее для того, о чем я думаю, это значит, что он засветился, а еще то, что Ястреб уже через десять минут будет стучаться к тебе в двери.
— Да, — ответил Томми.
— Господи, да ты бы лучше объявление в газете дал! Есть в городе хоть кто-то, кто не знает о том, что ты ищешь пистолет?
— Да, — ответил Томми.
— Слушай, Томми, ты навел меня на хорошее дельце, и я думаю, это стоит пяти сотен баксов. Но я не смогу заплатить тебе, пока не возьму квартиру, понимаешь? Сейчас я на мели, до следующих выходных у меня и куска хлеба не будет. Я ведь что хочу тебе сказать — не делай пока никаких глупостей. На пяти сотнях ты продержишься, пока не придумаешь, что делать дальше.
— Да, — согласился Томми.
— Ты меня слушаешь?
— Да, Алекс, слушаю.
— Ладно, я просто хотел тебе сказать, что тебя ждут пять сотен баксов, если ты продержишься до выходных.
— Да, продержусь. Я же не на краю.
— Отлично, рад это слышать. Ну, тогда пока, Томми?
— Да, все хорошо.
— Все хорошо?
— Да.
— Ладно, я перезвоню тебе в пятницу. В крайнем случае в субботу.
— Ладно, Алекс. Большое тебе спасибо.
— Пока.
Он положил трубку, взял бутылку и сделал большой глоток. Он не понимал, какого черта возится с этим тупицей. Если уж взялся за пушку, так это навсегда. Томми было двадцать два, но он уже раз попался на вооруженном ограблении, когда ему было лишь восемнадцать. Он напоролся на судью, который впаял ему десять лет в Синг-Синге. В прошлом месяце он вышел под честное слово, отсидев треть срока. Алекс познакомился с Томми в тюрьме — когда Алекс прибыл, парень уже сидел три или четыре месяца. Алексу было страшно — он никогда прежде не сидел. Когда его взяли в последний раз, он получил условно. Но о тюрьме он слышал и знал, что может там случиться с человеком. Это было три года назад, он был моложе, этакий белокурый голубоглазый красавчик. А он слышал насчет тюремных насильников и до смерти боялся, что это может произойти и с ним. Позже он понял, что с ним этого не случилось только благодаря Томми.
Томми тогда уже сидел некоторое время. Это был хрупкий красивый темноволосый парень, но никому не удалось сделать из него «козла». В тюрьме существует целая сексуальная иерархия, начинающаяся с «королев» — так сказать, добровольных педиков, которые еще до тюрьмы этим занимались. Этих парней — или, точнее, девочек, как они предпочитают себя называть — обычно держат отдельно от остального населения тюрьмы, в блоке, где сидят остальные королевы и педики, попавшие туда за сексуальные правонарушения. Но существуют еще и тюремные «козлы», парни, которых делают педиками уже в тюрьме. И есть «жеребцы», «жокеи» или «деды», как их называют. Они рассматривают во дворе всех новеньких, и вскоре уже подходят и пытаются подружиться, предлагают конфетки или сигареты, выясняя, нельзя ли с новичком завязать отношения. Это те, кто считает себя мужчинами, — только скажи им, что они гомосексуализмом страдают, так они тебе глотку перережут. И как раз потому, что они именно гомосексуализмом и страдают, трахая других парней в задницу или в рот.
Но одним из первых, кого Алекс встретил в тюрьме, был Томми. Он без обиняков рассказал Алексу, что к нему очень даже будут подкатываться, поскольку он блондин и смазливый, но что он не должен делать ничего такого, чего сам не хочет. Дашь слабину хоть раз — все, кранты. Томми рассказал, что знал одного парня, которого разложили на полу в гимнастическом зале, пока один стоял на шухере, нарисовали бедняге на спине все женские причиндалы — сиськи и прочее, а потом с десяток мужиков трахали его в задницу. «Здесь такое нечасто бывает, — сказал Томми. — Это обычно устраивают в тюрьмах графств или в центрах временного задержания, когда молоденький парнишка попадает к махровым бандюгам. Они просто держат тебя под ножом или жгут сигаретами, пока не сделаешь того, что они говорят. Тут такое тоже, конечно, случается, но не так, чтобы ты трясся от мысли об этом днями и ночами. Нужно просто гнать к чертям всякого, кто будет приставать с подобными предложениями. Будут предлагать сигареты в долг, пока, мол, не получишь своих денег, говори: спасибо, я курю «Баглер». Захотят ссудить денег или предложат защиту, говори: спасибо, я сам о себе позабочусь. И, парень, уж постарайся о себе позаботиться. Будут пытаться тебя перевернуть — бей в морду. Через неделю ты можешь загреметь в карцер, но по крайней мере тебя зауважают и больше никто не будет вокруг тебя ошиваться, пытаясь заставить обсосать его хрен. А если на тебя насядут сразу несколько, дерись как черт, чтобы они поняли, что ты никому не дашь себя перевернуть. Тычь в глаза, бей кулаком в кадык — они на такой риск не пойдут, тем более что тут хватает народу, который способен дать сдачи».
Алекс последовал совету Томми сразу же, как только к нему попытались примазаться. Парень был двенадцати футов росту и в ярд шириной. У него было три пожизненных, и потому он считал, что если уж виски не досталось, так хоть винца хлебнуть. Но Алекс не собирался становиться его бутылкой кьянти. И когда этот тип подошел к нему и очень ласково спросил:
— Эй, малыш, не хочешь ли пососать мой член? — в ответ он получил:
— А мой пососать не хочешь?
Тогда пожизненник озверел, швырнул Алекса о стенку, взял его за глотку и проревел:
— Ты сделаешь то, что я хочу, педик, иначе нас полсотни тебя оттрахает!
Алекс двинул его коленом по яйцам и, когда тот согнулся пополам, дал ему по затылку сцепленными руками, как бейсбольной битой. Потом, когда противник уже дергался на полу, Алекс вломил ему ногой в голову. За нападение на пожизненника он огреб месяц в карцере, и именно потому его не выпустили условно после отсидки трети срока. Но больше никто к нему не приставал, а когда его прошение о досрочном освобождении было пересмотрено, его удовлетворили. Этот пожизненник стоил ему лишних полгода за решеткой, но, в конце концов, он вышел из тюрьмы таким, каким вошел.
В тюрьме за эти восемнадцать месяцев они с Томми стали близкими друзьями, настолько близкими, что о них пошли слухи — все гадали, есть ли между ними это самое или нет. Алекс догадывался, что процентов сорок заключенных занимались тем или иным сексом — были либо сверху, либо снизу, а остальные шестьдесят — тем, что обсуждали, кто и что с кем делает. Но они с Томми были просто друзьями, и все. Они даже в разных камерах сидели, хотя за пару сотен могли бы все устроить. Они решили этого не делать, иначе слухи стали бы еще сильнее, а никто из них не хотел закончить в отделении для добровольных педиков под крепким присмотром. Они разговаривали во дворе, в столовой по большей части о том, что будут делать, когда выйдут на волю. Как только они выйдут, они окончательно завяжут, найдут себе работу и станут добропорядочными тружениками, и пошло к чертям это тюремное дерьмо.