Я наблюдала за ним с колотящимся сердцем. Он сел и повернулся ко мне. Его глаза прикрыла бахрома густых ресниц.
– Наверное, ты думаешь, что это чересчур, – сказал он, уронив смятую, окровавленную салфетку на свою тарелку. – Не чересчур. Никто не посмеет говорить так о тебе или с тобой и остаться в живых.
Я уставилась на него.
Он откинулся на спинку кресла.
– По крайней мере, я дал ему быструю смерть. В этом есть некоторое достоинство.
Я не знаю, что сказать.
Не знаю, как к этому относиться. О боги, он только что голой рукой вырвал сердце из груди вольвена!
Стоявшие у двери стражники забрали Лэнделла, а один из мужчин за столом спросил:
– Так когда же свадьба?
Вопрос приветствовали смехом, и на губах Кастила появился намек на улыбку. Он наклонился ко мне.
– Обе половины твоего лица прекрасны. Каждый дюйм восхитителен. – Он поднял ресницы, и я оказалась в плену его пристального взгляда. – Это было правдой, когда я сказал тебе об этом в первый раз, это по-прежнему правда сегодня и это будет правдой завтра.
Я разомкнула губы в резком вдохе и чуть не потянулась к лицу, но вовремя остановилась. Каким-то образом, привыкая к тому, что меня видят без вуали Девы, я забыла о шрамах, хотя никогда не думала, что такое возможно. Я уже много лет их не стыдилась. Они служат доказательством моей силы, напоминанием об ужасном нападении, которое я пережила. Но, впервые снимая вуаль перед Кастилом, я боялась, что он согласится с герцогом Тирманом. Как согласилось бы большинство людей, увидев меня без вуали или глядя на меня сейчас.
Герцог всегда говорил, что одна половина моего лица – шедевр, а другая – кошмар.
Но когда Хоук – Кастил – увидел бледно-розовый рваный шрам, который начинается от линии волос, перерезает висок и заканчивается у носа, и другой, короче и выше, протянувшийся через лоб и бровь, он сказал, что обе половины прекрасны как единое целое.
Я поверила ему тогда. Впервые в жизни я почувствовала себя красивой, что мне тоже было запрещено.
И да помогут мне боги – я по-прежнему ему верю.
– То, что он сказал, было больше, чем оскорбление. Это была угроза, а я такого не потерплю, – закончил Кастил, откинулся на спинку и взял бокал той же рукой, которой не так давно вырвал сердце из чужой груди.
Мой взгляд упал на кинжал, по-прежнему лежащий на тарелке Лэнделла. То, что вольвен пытался сделать этим кинжалом, не должно было стать потрясением. Как будто я не знаю, что многие из сидящих за этим столом предпочли бы видеть меня порезанной на куски. Я не в безопасности здесь, но все они видели коридор, ведущий в этот зал. Они должны знать, что случится, если ослушаться Кастила.
В глубине души я по-прежнему недооцениваю их ненависть ко всему, что напоминает им о Вознесшихся. А я еще как напоминаю, хотя и не сделала им ничего плохого, кроме как защищаясь.
За столом возобновились беседы. Тихие обсуждения, более громкие. Смех. Как будто ничего не случилось. Меня это обескуражило. Но в том, что именно выбило меня из колеи, я не смогла признаться даже самой себе.
Киеран прочистил горло.
– Пенеллаф, не хочешь вернуться в свою комнату?
Вопрос вырвал меня из задумчивости, я на секунду промедлила с ответом.
– Ты имеешь в виду в мою камеру?
– Там гораздо удобнее и даже близко так не сквозит, как в темнице, – возразил он.
– Камера есть камера, неважно, насколько она удобная.
– Я точно помню, что мы об этом уже говорили, – заметил Кастил.
Я перевела взгляд на него.
– Я точно помню, что мне все равно.
– Я также уверен: мы пришли к заключению, что ты никогда не была свободной, принцесса, – добавил он. В этих словах по-прежнему звучит жестокая правда, как и в тот момент, когда он произнес их в первый раз. – Не думаю, что ты вообще распознала бы свободу, если бы тебе ее предложили.
– Я знаю достаточно, чтобы понять: свобода – не то, что ты предлагаешь, – бросила я в ответ.
Ярость вернулась жаркой, желанной волной, согрев мою слишком холодную кожу.
На губах Кастила заиграла легкая улыбка, но не та натянутая и расчетливая. Мой гнев сменился смущением. Он что, нарочно меня дразнит?
Сильно раздраженная, я переключила внимание на вольвена.
– Я бы хотела вернуться в мою более удобную камеру, где и близко не так сквозит. Полагаю, мне не разрешат идти туда самой?
Губы Киерана дрогнули, но выражение его лица довольно быстро стало невозмутимым, доказывая то, что у него хватает здравого смысла не улыбаться и не смеяться.
– Ты верно полагаешь.
Не дожидаясь позволения его высочества, я отодвинула стул. Ножки заскрежетали на каменном полу. Мои движения были не так полны достоинства, как мне хотелось, но я высоко подняла голову и начала поворачиваться.