Убрав картинку с лицом Кая, операторы давали повтор: на полном ходу переворачивалась машина лидера гонки итальянца Маруччи. Кай, шедший за ним, мог еще вписаться в поворот, мог еще обойти соперника, но Маруччи горел: через борт полосы переваливался ревущий клуб пламени. Снова и снова, бросив свою машину, Кай Улам пытался вытащить итальянца из пылающей деформированной коробки. Пламя лизало ему лицо, он падал на бровку, но снова вскакивал. Ревели болельщики, сгрудившиеся за ограждением, неудержимо ревели пролетавшие мимо “формулы”.
Тавель Улам шел третьим.
Он, несомненно, увидел брата, он, несомненно, мог бросить машину и помочь брату, но он этого не сделал. Лицо Тавеля Улама показали крупным планом: в темных, увеличенных мощной оптикой, глазах Тавеля стыли слезы — слезы драйвера, преследователя, упорного смертного, как успели окрестить Тавеля журналисты, слезы победителя.
Потом на экране возникло забинтованное лицо Маруччи. “Мне жаль, — выдохнул итальянец одними губами, — мне жаль, что я помешал выиграть Каю Уламу. Эту гонку мог выиграть только он…”
“Мало кто знал Кая Улама до сегодняшнего дня, — с трудом добавил итальянец. — Но теперь мы все знаем: он, Кай, — настоящий парень!.. Ты еще победишь, Кай!”
Место итальянца занял Тавель. Он приветствовал зрителей по-саумски: пальцы правой руки плотно сжаты, большой слегка согнут. Натак! — знак победы. Знак большой победы.
“Кое-кто говорит, — жестко усмехнулся Тавель, — что победу мне подарил случай. Может, это и так, но случай всегда на стороне сильнейшего.”
“Кай Улам отправлен в Сауми специальным рейсом, — подвел черту комментатор. — Генерал Тханг, наставник Кая Улама, считает, что родной климат лечит эффективнее, чем чужие врачи. Генерал Тханг считает, Кай Улам встанет на ноги, переломы и ожоги Кая Улама не смертельны. — Комментатор широко улыбнулся: — Мы верим вам, генерал Тханг. Мы желаем вам здоровья, мужественный Кай Улам!”
Дезабу недоверчиво фыркнул:
— “Мужественный…”!
И резко обернулся:
— Хлынов, я встречал этого человека!
— Ты впервые в Европе, Дезабу, — улыбнулся Хлынов. — А в Анголе у тебя не было телевизора.
— Нет, нет! Я встречал этого человека. Я встречал его в Анголе!
— Где же! — недоверчиво поднял голову Хлынов.
— В Кабинде, в разведроте 113! — Дезабу был рассержен. — Примерно полгода назад. Меня привели в Кабинду португальские карабинеры.
— В Кабинде? Как мог попасть Кай в Кабинду?
— Меня схватили карабинеры, — побледнел от негодования Дезабу. — Они схватили меня с каньянгуло в руках. Это такое длинное самодельное ружье, которое можно заряжать, чем угодно. Большой наперсток черного пороха, пыж из ваты, кремень, битое стекло, рубленные гвозди, еще один пыж, и смело жми на курок. Сильная вещь!.. А еще у меня был транзистор, я отобрал его у пленного португальца. — Дезабу сказал у каа, то есть, у собаки. — Моя жена работала диктором на радио “Ангола комбатенте” в Танзании, она бежала из Анголы. Я часто включал транзистор, чтобы слышать голос жены и меня схватили с каньянгуло в руках именно тогда, когда я слушал голос жены, передававшей последние известия. Меня привезли в Кабинду и там я не стал отвечать на вопросы, потому что знал, каа меня все равно убьют. Ответишь ты или нет, они нас все равно убивают. — Дезабу сказал: нас, пье нуаров, то есть черноногих. — На этот раз каа почему-то не торопились, они, наверное, ждали кого-то. Они поставили меня на колени в траву и я стоял на коленях посреди большого двора. Потом из комендатуры вышли три португальских офицера, а с ними очень полный невысокий человек в черной рубашке и в черных штанах. Лицо у него было побито оспой, еще я запомнил бородавки на правой щеке и на подбородке. Внимательнее я не присматривался, потому что знал, каа меня все равно убьют. А с ним, с этим толстым, был Кай, тот самый, которого мы только что видели на экране. Лицо у него было в пятнах, будто он загорал, а потом облез. Я так и подумал: облезлый каа, собака. Он подошел ко мне, я решил, что он начнет меня бить. Но он позволил мне лечь в траву и жестом показал, что я могу слушать транзистор. Он будто понял, что я хочу услышать голос жены, хотя, конечно, он не мог знать, что она работает на радио. У него были странные глаза, Хлынов. Я почувствовал, что он понимает меня, но я отвернулся — среди каа тоже попадаются всякие, не стоит их жалеть. Я знал, что меня убьют и больше не смотрел на него, а слушал транзистор. А ночью меня отбили… Понимаешь, Хлынов, ни среди мертвых, ни среди пленных я его не нашел. Не было там и толстяка. Они, наверное, уехали…