Скрипя зубами, Тавель расстреливал старые фотографии.
Клочья фотографий взлетали в воздух, крутясь, падали на пол, на низкий широкий подоконник, уже оплетенный лианами, вползшими с улицы. Один такой клок упал на колени Садала. Если бы он протянул руку, он увидел бы на фотографии элегантного высшего офицера бывших королевских войск. Таких офицеров люди Тавеля забивали мотыгами. Рядом с офицером, прижавшись к нему, сидели две улыбающиеся женщины. Одна совсем юная. Вторая, постарше, с обожанием глядела на офицера.
Знакомы ли Садалу эти лица?
Он не знал. Он не мог вспомнить. Тавель смеялся ему в лицо. А если объединить разрозненные отряды хито? Доктор Сайх учит: счастье в единении. А? Он, Тавель, мог бы создать в джунглях настоящую свободную военную зону. А? Страну контролирует тот, кто сосредотачивает в своих руках реальную силу.
Садал равнодушно кивал.
Садал смотрел на оплетенный лианами подоконник, на коленях Садала все еще лежал обрывок фотографии. Но если бы он и всмотрелся, вряд ли бы в элегантном высшем офицере бывших королевских войск он узнал себя. Сумеречное сознание Садала не принимало прошлого. Он смотрел в окно и слушал Тавеля Улама.
Тавель смеялся.
Будущее, оно для Кая. Он, Тавель, много сделал для того, чтобы приблизить будущее. Он, Тавель, еще многое сделает для Кая. Тавель шумно радовался этой возможности. Он уже не хотел создавать в джунглях свободную военную зону. Доктор Сайх учит: хито — это враги. Доктор Сайх учит: хито — это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Хито следует наказать. Хито предали другого. Хито следует уничтожить.
Пошатываясь, они спустились по лестнице.
Ленты тумана все еще плавали над мостовой. Все было как прежде, так же лежал, прижав к груди узелок, мертвый хито, но что-то все-таки изменилось. Не могло не измениться, ведь они шли к Каю. И он, Садал, оживая, уже чувствовал себя деревом. Его искалеченные корни уже врастали в земные пласты, по тесным капиллярам поднимались живительные соки. Он уже ощущал приближение тишины, великой, может быть, величайшей тишины, в которой только и можно что произрастать, разбрасывая над миром гигантскую прохладную тень, под которой так хорошо будет отдыхать Каю.
Они шли, распугивая патрули.
Они пересекли окраину бывшего королевского сада, через руины взорванного зоопарка вышли на территорию Биологического Центра, где черные патрули уже не бежали от них, а внимательно, по-волчьи, следовали за ними, не приближаясь, однако, ближе, чем на двадцать шагов. Они помнили, что у Тавеля есть оружие.
Глухая, поросшая колючкой, аллея вывела их к запущенной бамбуковой беседке. Внутри, на мятых циновках, валялось несколько плоских фляг, но Тавель потянулся не к фляге. Он жадно прильнул к узкой щели, пробитой ножом в стене. Не оборачиваясь, он ухватил Садала за курточку и силой притянул к себе. Мгновенно трезвея, Садал, человек-дерево, увидел обширный бассейн, обнесенный низким каменным бортиком. Вода была глубокая, чистая. Вдали, над стеной глухих зарослей, высился мощный каменный куб Биологического Центра.
Фляги остались нетронутыми.
Уткнувшись лбом в бамбуковую стену, Тавель что-то хрипел, он, казалось, задыхался, но Садал его не слышал…
Здесь Кай!
Прильнув к щели, Садал не увидел, а внутренне, в себе угадал, почувствовал, как дрогнули, качнулись тростники, отмечая своими колеблющимися верхушками путь пробирающихся к бассейну людей, как странно пискнула и вспорхнула вверх птица — светлая, крошечная, показавшаяся ему пушинкой.
Или обломком льда.
Или клочком тумана.
Не имеет значения.
Тростник шуршал, как всегда, он шуршал так, как всегда шуршит, когда его раздвигают руками, но он, Садал, человек-дерево, сразу услышал, понял, почувствовал, что сейчас, здесь, рядом с этим бассейном, наполненным голубой чистой водой, тростник шумит вовсе не так, как обычно. Если бы это он, Садал, двигался в тростниках, то он старался бы ступать неслышно, осторожно, так, чтобы тростник оставался тихим, как сон, а если бы там двигался Тавель, то Тавель, конечно, не озирался бы и не оглядывался, и не следил бы за колеблющимися верхушками тростников, он двигался бы ломая, пригибая под себя тростник, прокладывая себе дорогу.