Поэтому, когда темница осветилась золотой вспышкой и там оказались три крылатые фигуры, ведьма подумала, что ей в еду добавили яд. Происходящее — злая галлюцинация. Манона к этому времени не ждала уже никого и ничего, кроме верной смерти. Мысль о том, что живой она не достанется безумцу Киншасу, грела её в самые холодные ночи, помогала пережить пытки. Хотя сначала эту роль играла надежда.
Манона ждала, а потом и просто глупо, слепо верила, что вот-вот стена разрушится от яростного удара красных лучей. Отшвыривая остатки кирпичной кладки, в камере окажется Кассиан. Поднимет на руки и унесёт из этого жуткого места.
Ведьма ненавидела себя за такие мысли — они были слабостью в чистом виде. Оголённым нервом. Будь Киншас умнее, он ломал бы волю пленницы с помощью воздействия на эти чаяния, а не на тело, которое в моменты пыток оставалось далеким и чужим. Манона вспомнила, что всегда думала о физической оболочке исключительно как об оружие. Её прекрасное лицо служило приманкой для фэйцев и смертных, чьей кровью ей предстояло насладиться. Тело помогало убивать и побеждать. Оно было идеально послушным, покорным железной воле своей хозяйки и готовым ко всему. Ему нипочём прикосновения раскалённых щипцов, иголки, входящие под ногти, и тонкие ножи, вырезающие куски плоти. Тело страдало отдельно от сознания, которое в эти моменты упорно возвращалось к мускулистому крылатому мужчине, его небрежному пучку из чуть вьющихся волос и красивому низкому смеху. А ещё к голосу: «Не волнуйся. Я рядом».
Иногда ведьма ощущала, что Кассиан действительно рядом. Нужно лишь протянуть руку, тихо позвать, и он придёт. Нужно всего-то признаться, что они связаны. Но она гнала от себя эти мысли, ненавидела все пустые надежды и то, что когда тело, не справившись, передавало боль сознанию, в голове звучали слова: «Не волнуйся. Я рядом».
Манона знала, что может полагаться только на себя. Знала, что прожила так всю свою жизнь и умереть ей предстоит также — с гордо поднятой головой, не проявляя слабость.
Она и без того сильно сглупила, когда перед полетом на Рамиель пришла в комнату к иллирианцу. Ведьма знала, что именно эта ночь позволила прорасти в её сердце бесполезной надежде и чему-то ещё, гораздо более опасному и странному.
Но, благослови её Тьма, к концу второго месяца мысли Маноны прояснились. За ней никто не пришёл. Киншас даже не упоминал, что её ищут.
«А чего ты ждала? — спрашивала она себя. — Возможно, это происходит с одобрения Кассиана и Ризанда. Ты ослушалась приказов, пыталась пробраться к святыне. Может, в наказание тебя, непослушную женщину, отдали в руки фанатиков».
Хотя ведьма очень сомневалась, что возрождение жуткого крылатого бога могло быть связано с Двором Ночи. Но как бы то ни было, она не позволит этому случиться.
Как только надежда покинула истерзанное тело Маноны, на смену ей пришла железная решимость. Киншас рассказал о своих планах, и тогда же у Маноны появились собственные. Старик не так много знал о том мире, откуда явилась ведьма. Поэтому не мог и представить, какое развлечение собиралась она устроить им в день Кровавого ритуала. Иллирианцы перед этим точно сломают ей пальцы и наденут намордник, посчитав, что так останутся в безопасности. Но, что бы они ни сделали с телом, помешать ведьме совершить Выплеск не сможет ни что. Силы, которая в этот момент вырвется наружу, хватит на то, чтобы уничтожить не только жалких фанатиков, но и сравнять половину горы с землей, а может, даже повредить Врата. Этим Манона оправдывала то, что до сих пор не прибегла к Выплеску. Но где-то в глубине души при мысли о немедленной смерти у неё натягивалась тонкая нить и возникал чуждый ей страх, будто принадлежащий кому-то другому. А ещё надежда. Её не получалось искоренить до конца. Она всё равно шептала тихо, но настойчиво: «Подожди. Может, он спасёт тебя».
И когда темница озарилась яркой вспышкой, в душе Маноны тоже вспыхнул огонёк. Это счастливое, новое для неё чувство захватило все мысли. Прежде чем обрести способность видеть, она с надрывом произнесла:
— Кассиан, Аз, Ризанд…
Ответом ей стал заливистый смех и фырканье:
— Агата, Сунна, Ева.
Манона стиснула зубы, чтобы не закричать от досады. Если до этого надежда немного щемила сердце, то после того, как в трёх крылатых фигурах она, сама того не желая, заподозрила тех, кого больше всего хотела увидеть, это чувство, покидая её, разорвало грудную клетку. У ведьмы даже не нашлось сил задавать вопросы. Она ощущала себя так, словно её окунули в ледяную воду и вытащили за секунду до того, как остановится сердце. Манона ненавидела Кассиана в это мгновение настолько сильно, что нечто внутри напряглось, будто бы передавая куда-то это чувство.
Странные гостьи не теряли времени даром, деловито переговариваясь между собой.
— Ева, у нас две минуты. Делай свою работу. Агата, стой у стены.
— Сунна, могла и не напоминать, какое интересное у меня задание.
— Агата!
Высокая и стройная женщина встала прямо напротив Маноны, которая совершенно не знала, что ей делать. Иллирианка положила руки ей на плечи и заглянула в глаза. В её чертах виделось что-то знакомое, но в подземелье недоставало света, и Манона не могла понять, что именно. А через секунду она не сдержала сдавленного крика: лицо женщины расплывалось и изменялось… Становясь как две капли воды похожим на её собственное.
В это время заговорила вторая иллирианка, стоящая позади Маноны, видимо, на тот случай, если ведьма попытается сопротивляться.
— Мы пришли, чтобы помочь тебе, — незнакомка говорила быстро и четко. — Ева останется в камере вместо тебя. Она обладает даром оборотничества. Мы с Агатой перебросим тебя подальше отсюда. Остальные объяснения потом.
Манона неопределённо дернула плечами. Она следила за меняющимся лицом Евы. Заметила, что иллирианка была в таких же доспехах, как сама Манона — план, видимо, был придуман давно и учитывал каждую мелочь. В голове ведьмы раздался уже почти забытый за месяца заключения треск. Превращение Евы пробуждало новое воспоминание.
Лагерные костры. Девушка с волнистыми каштановыми волосами, которую она оценивающе рассматривала.
— Удивляюсь, что ты себя не лапаешь.
Возможно, получилось бы вспомнить что-то ещё, но Ева резко замотала головой и сдавлено произнесла:
— Я закончила. Как и думала, проблема в глазах.
Манона, очнувшись от видения, посмотрела в лицо Евы, вернее в своё собственное. Действительно, очень красивое, хотя худое и изможденное. Высокий лоб, точеные скулы, аккуратный нос и выразительные глаза. Но не золотые — светло-карие.
— Котёл, — протяжно зашипела Сунна. — Но ничего не поделаешь. Придумай что-нибудь.
— Он… — Маноне пришлось прокашляться, чтобы голос звучал уверено. — Киншас заходит сюда не часто и не смотрит мне в глаза.
— Тогда может получиться, — кивнула Ева и улыбнулась.
Это было невероятно странно: видеть своё лицо, но совершенно точно понимать, что смотришься не в зеркало. Ева улыбалась так тепло и открыто — Манона бы не смогла повторить это, даже если бы захотела. И она к своему ужасу почувствовала, что её собственные губы дрогнули в неосознанной попытке перенять эту улыбку, которая делала лицо невыносимо прекрасным.
— Не стоит, — выдавила из себя ведьма, видя как иллирианка, стоявшая у стены, двинулась к ней. — Не знаю, зачем вам это. Но я не хочу, чтобы вы рисковали ради меня.
Ведьма вырвала руку из хватки Сунны и отошла на другой конец темницы. Раздробленные пальцы не позволяли выпустить когти, и Манона лишь клацнула железными зубами.
— Ева, так у тебя тоже не выйдет, — опять засмеялась Агата в ответ на этот жест. Казалось, девушки даже не обратили внимания на слова. За стеной послышались шаги.
— Уходите отсюда! — тихо зарычала Манона, оскалившись.
Иллирианки всё ещё стояли достаточно далеко, но Манона чувствовала, что бессильна что-либо изменить. Ощущала себя загнанным зверем. Ведьму вгоняла в дрожь мысль о том, что эта незнакомая женщина, с такой легкостью принявшая её обличье, которое шло ей гораздо больше, чем самой Маноне, останется в этой тёмной холодной клетке наедине с безумным Киншасом.