Марьотто продолжал в том же духе. Пьетро с интересом рассматривал каждого, о ком рассказывал приятель, понимая, что не запомнит и половины имен. О Бонаццолси он слышал, о Лоццо тоже. Казались знакомыми и некоторые другие имена. Синьоры, которым не нашлось места на кушетках, либо теснились за спиной Кангранде, либо сидели на покрытых подушками скамьях.
Марьотто смерил взглядом широкоплечего мужчину с длинными, заплетенными в косу волосами. Ярко-синяя лента, перехватывающая косу, отвлекала внимание от серебристых и белых нитей, тронувших темно-каштановую гриву. Марьотто думал целую минуту и наконец признался:
– Понятия не имею, кто это.
– Это Угуччоне делла Фаджоула, покровитель моего отца, – скромно промолвил Пьетро. – Он привез нас в Верону, чтобы заново представить отца Скалигеру. Хотя, по-моему, мы ему нужны, чтобы произвести впечатление на Кангранде. Угуччоне нелегко приходится без союзника на севере.
Марьотто кивнул с умным видом.
– А еще он подарил мне шляпу. Ту самую, которой больше нет.
Марьотто усмехнулся.
Угуччоне поднялся и ласково кивнул сыну Данте. Пьетро уже поднял руку, чтобы приветствовать его, но подле правителя Пизы заметил отца. Данте смотрел на сына взглядом, не предвещавшим ничего хорошего, и Пьетро инстинктивно отдернул руку, словно самый воздух ее обжег. Данте начал осмотр снизу; когда взгляд его добрался до макушки сына, щека великого поэта задергалась. Сердце у Пьетро ушло в пятки.
Юноша изо всех сил старался различить среди голосов, долетавших до галереи, голоса отца и Кангранде. Ему это удалось. Данте и правитель Вероны спорили с молодым аббатом в заношенной, подметавшей пол гонелле, и со смуглым носатым карликом. Этот последний носил на манжетах бубенцы; вообще его наряд казался пародией на стиль одежды веронской знати.
– Климент умер, – говорил аббат. – Церкви следует просить Филиппа[12] назначить нового папу.
– Какое значение для вас имеет национальность папы? – напрямую спрашивал пестрый карлик.
Данте и Кангранде отвечали с разной степенью горячности, но выражали одно мнение. У Данте, конечно, лучше получалось его выражать:
– Дорогой мой, вы заблудились в собственном красноречии! Обратив в христианство знатных язычников Рима, Господь тем самым избрал Италию Своим оплотом. Рим – обитель папства, а самый институт папства принадлежит итальянцам. Вы иудей. Сопоставьте перемещение папского престола во Францию с господством Вавилона – и вам, возможно, откроется истинный смысл событий.
– Италия – миф, – не унимался шут. – Италия – плод тщеславного воображения так называемых ученых. Фантазия философа. Или поэта.
– Мечта об истине – это вам не фантазия.
– Почему же тогда последний итальянский папа вас, мягко говоря, недолюбливал?
– Верно, шут. Он меня недолюбливал. Зато французский папа вообще никого не любит.
Марьотто дернул Пьетро за рукав, и вместе они приблизились к группе молодых людей, до хрипоты споривших о войне. Солировал жених: он отвечал на вопросы, которые ему подбрасывал крупный щекастый парень с целой копной непослушных соломенно-желтых волос. Впрочем, большинство приятелей жениха были заняты в основном тем, что подливали ему в кубок с целью раскачать на любовное стихотворение.
– Ах, Констанца! – вздыхал жених под радостные вопли молодежи. Пьетро и Марьотто не замедлили присоединить к ним свои голоса.
– Повезло же тебе! – ворчал молодой человек лет двадцати, широкоплечий, мускулистый, с изящной бородкой. Поигрывая шнуровкой, он скроил печальную мину: – Я вот никогда не женюсь.
– Конечно, Бонавентура, где уж тебе! – немедленно отреагировал жених. – Ты умудрился поссориться со всеми почтенными отцами Вероны!
– Знаю, знаю, – печально молвил Бонавентура, и плечи его поникли, а пальцы отпустили шнуровку.
– С тех самых пор, как твой отец, упокой, Господи, его душу, сыграл в ящик, ты только и делал, что пил, с девками путался да песни пел! – вступил в разговор третий голос.
– Не так уж много он и пел, – уточнил жених. – В основном пил да путался.
– Не забудь, он еще держит сотню соколов!
– Если я не женюсь в ближайшее время, я разорюсь, – констатировал Бонавентура.
– В таком случае поищи себе невесту за стенами Вероны, – посоветовал жених.
– Вне стен Вероны жизни нет нигде![13]
– Не давай умереть надежде, иначе сам умрешь холостяком! – Жених уже опьянел, глаза его масляно поблескивали. – Как знать, может, мы выиграем войну с Падуей. Ты, Бонавентура, сможешь тогда похитить единственную дочь какого-нибудь богатого падуанца.
Бонавентура снова занялся своей шнуровкой.
– Единственная дочь богатого падуанца… Стоит подумать.
– Думай-думай. У женщин в Падуе самые большие… – Не договорив, жених вздохнул. – Ох, я же теперь женатый человек. Ах, Констанца!..
И остроты пошли по второму кругу.
На плечо Марьотто опустилась тяжелая рука.
– Сынок, не уделишь ли ты мне одну минуту своего драгоценного времени?
Синьор Монтекки говорил вкрадчивым тоном, слишком хорошо известным юному Алагьери.
Пьетро решил присоединиться к отцу, послушать его умные речи – просто в целях безопасности – и подошел поближе.
Аббат горячился. Тема папства была забыта: объектом праведного аббатова гнева стал сам Данте.
– Небо может быть только одно! С этим даже языческий еретик Аристотель соглашается. Почитайте девятую главу, в которой он говорит об устройстве небес.
– Благодарю вас. – Тонкие губы поэта сложились в зловещую улыбку, слишком хорошо знакомую Пьетро. Алагьери не выносил глупцов. – Именно это я и имел в виду. Только объясните мне, почему вы употребляете слово «небо» то в единственном, то во множественном числе. Где ваша логика?
Аббат, внешне похожий на Скалигера, прошипел:
– Вы цепляетесь к словам, как какой-нибудь иезуит. Небо, небеса… не все ли равно? Сути дела это не меняет.
– Святой отец, вы меня удивляете, – встрял колокольчатый карлик. – Вы делаете такие заявления, когда повсюду уши!
– Что вы имеете в виду?
Карлик ловко встал на голову.
– Чтение греческих книг – ересь и карается смертью. Не иначе, у святого отца имеются влиятельные друзья.
Аббат покраснел и зашипел, как кипящий котелок.
– Я составлю вам компанию на костре, святой отец, – я ведь тоже читал труды Аристотеля. Хуже того, я читал «Уничтожение». Насколько я помню, Аристотель, как и наш друг, не понаслышке знакомый с кругами ада, употреблял множественное число. Правда, в отличие от мессэра Данте, который настаивает на числе девять, грек применительно к небесам оказался экономнее. В его трудах фигурирует число три.
– Не искушай меня, шут, – кипятился аббат. – Мессэр Данте иезуитствовал на родстве слов «небо» и «небеса», в то время как Аристотель утверждает, что небо всего одно, ибо за его пределами ничего не может существовать.
Кангранде подался вперед, сверкнув великолепной улыбкой:
– Синьоры, я, к стыду своему, не читал трудов Аристотеля. Следует ли из его концепции, что мы сейчас на небесах? Похоже, нам не так уж многого остается желать.
В зале раздались слабые смешки; зато все они были искренние. Скалигер, нагнувшись, потрепал собаку по холке. Глаза его сузились.
– Однако, синьоры, мне нравится идея объединить три в одно. Возможно, в своей теории Аристотель предвосхитил Святую Троицу? Не следует ли считать Аристотеля пророком?
Аббат насупился.
– Синьор Алигьери, без сомнения, с вами согласится. Он уже и так причислил к лику святых языческого писаку Вергилия. Он покрыл лаврами немало языческих поэтов и философов, в то время как слуги Господа нашего прозябают в безвестности. Но, мессэр Алигьери, вы кое-кого забыли! В вашей «Комедии» почему-то не упоминается греческий философ Зенон!
Данте поджал узкие губы.
12
Имеется в виду король Франции Филипп IV Красивый, ставленником которого был Папа Климент V, умерший в апреле 1314 года. Будучи отвергнут Римом, Климент V установил свою резиденцию в Авиньоне, где, по существу, находился под контролем французского короля.