Интересно, а Катерина считает его храбрецом? Что вообще она о нем думает? Пьетро вознегодовал на ее отсутствующего, пока что эфемерного мужа, и поймал себя на этом чувстве. Кроме того, он бешено ревновал Катерину к Скалигеру. Как бы они ни язвили в адрес друг друга, связь была налицо! Ни презрительный тон, ни словесный яд не могли скрыть чувства донны Катерины к брату – чувства более глубокого, чем сестринская привязанность, более разрушительного, чем страсть.
Мысли о Катерине принесли Пьетро благословенный миг забвения. Однако зуд в бедре – внутри бедра! – быстро отрезвил юношу. Он переместил ногу поближе к жаровне, приятно греющей правый бок.
«Может, мерзкие твари, нанюхавшись дыма, несколько уймутся».
Пьетро надеялся, что тепло разморит его и он уснет. Не тут-то было! Юноша уже не понимал, действительно личинки точат его плоть или ему только так кажется.
Чтобы отвлечься, Пьетро принялся подгонять обрывочные сведения о семействе делла Скала так, чтобы из них, словно из кусочков смальты, получилась полная картина. В верхний угол пойдет дядя Кангранде, первый правитель Вероны из рода Скалигеров, по имени Мастино. Рядом поместим Альберто, отца Кангранде, чуть ниже – его троих братьев и двух сестер. Отец Пьетро тепло отзывался о Бартоломео, презрительно – об Альбоино и враждебно – о предыдущем аббате Сан Зено, отце нынешнего аббата. Он ведь, кажется, незаконный сын Альберто?
«Интересно, а у самого Кангранде есть внебрачные дети? Марьотто на это намекал».
Что-то ему смутно помнилось, какой-то разговор между братом и сестрой не давал покоя, какая-то мысль стучалась в висок и тут же ускользала. Со вздохом Пьетро откинулся на подушки, закрыл глаза и стал слушать шум дождя, ощущая, как тепло от жаровни проникает во все уголки тела…
Пьетро очнулся оттого, что на плечо ему опустилась рука. Он разлепил веки и увидел самого Скалигера, стоящего на коленях у его кушетки.
– Я тебя разбудил? Ты спал?
– Просто дремал, – отвечал Пьетро, стряхивая сон.
– Понятно. Мне в последнее время снится только дождь. – Кангранде обошел жаровню и уселся на мягкий стул по другую ее сторону. – Ты не против, если я тоже погреюсь? Скоро подадут ужин. – Кангранде откинулся на стуле, сцепил пальцы на уровне рта и устремил взгляд на потоки дождя.
Пьетро не выдержал и спросил:
– Совет закончился?
– Да. Все уже решено.
Пьетро умирал от любопытства, но прикусил язык. Некоторое время они молчали, глядя на мерцающую стену воды. Струи срывались с карниза и разбивались о булыжники. Пьетро снова стало клонить в сон.
– Как ты думаешь, твой отец прав?
Пьетро вздрогнул и уселся ровно. Со сна его потряхивало.
– Прав насчет чего, мой господин?
– Насчет звезд. – Правитель Вероны подался вперед, ближе к дождевой стене. Теперь его лицо не затуманивал дым жаровни.
– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, мой господин, – промямлил Пьетро.
Кангранде поднялся и хлопнул юношу по плечу.
– Ничего, за ужином поймешь.
Пьетро совсем сконфузился, однако сел как можно ровнее.
– За ужином, мой господин? Разве я буду ужинать с вами?
– Именно. Компания соберется небольшая – твой отец, венецианский посол, Джакомо Гранде со своим племянником, поэт Муссато, Асденте ну и я. С тобой нас будет восемь. Нам нужен еще один человек, чтобы получилось магическое, как утверждает твой отец, число. Кого бы взять? Джуэлко я навязал на шею отцу Марьотто, а заодно отправил с ними синьора Капеселатро. Твои друзья осматривают конюшни Монтекки – им тоже не до нас. Придумал! Позову-ка я Пассерино. Тогда нас будет девятеро. Девятеро достойнейших. Твоему отцу это понравится.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Все уже собрались за столом, когда Пьетро в сопровождении Кангранде доковылял до обеденной залы. Скалигер сердечно приветствовал гостей, будто половина из них не были его заклятыми врагами, будто они не носили перья на шляпах над правым ухом и не прикалывали розы к плащам.
– Садитесь, синьоры! Это неофициальный ужин. Давайте наслаждаться обществом друг друга, раз нельзя наслаждаться враждой.
– Скажи Асденте, чтобы не вводил меня во искушение своими костями, – простодушно воскликнул Пассерино Бонаццолси. – А то я уже проиграл ему ренту за несколько месяцев.
Ванни дружелюбно раззявил свой ужасный рот.
– Отлично. Задействуем твои кости.
Кангранде представил юноше всех присутствующих. Последним он назвал имя единственного неизвестного Пьетро человека.
– Франческо Дандоло, венецианский посол и дважды мой тезка. Его тоже называют Псом. Не так ли, Дандоло?
Венецианец отвесил Пьетро глубокий поклон, проигнорировав укол Скалигера.
– Для меня честь познакомиться с вами, синьор. Я слышал, вы отличились уже в первой своей битве.
– Еще как отличился! – Скалигер опередил Пьетро с ответом. – И это человек, которого совсем недавно прочили в священники! Если бы события развивались по плану, в один прекрасный день синьор Алагьери выступил бы против вас от имени Папы!
Видя замешательство Пьетро, венецианец вздохнул:
– Мне было поручено отменить отлучение от церкви, которое Папа Климент возложил на Serenissima,[30] наш великий город.
– Который так удачно расположен на болоте, – съязвил Кангранде. – А этот благородный синьор, да прославится его род…
– Ужин стынет, – встрял Гранде да Каррара.
Кангранде все равно не собирался продолжать – он и так уже заметно смутил венецианца. К чести Дандоло надо сказать, что он уселся на свое место в конце стола при полном самообладании.
Пьетро усадили посередине. Справа от него оказался Джакомо Гранде, а напротив – Марцилио. Он не желал ни говорить, ни даже смотреть на Пьетро, что вполне устраивало последнего.
Слева от Пьетро уселся Альбертино Муссато, заняв полскамьи своими шинами. У поэта были сломаны нога и рука, а на темени красовалась огромная шишка. На торце стола, на стуле с прямой спинкой, восседал Асденте. Голову его, словно тюрбан, венчала свежая повязка.
Данте и Муссато были знакомы – в свое время оба присутствовали на коронации последнего императора Священной Римской империи, что имела место в Милане. Едва усевшись, Данте спросил, насколько серьезно Муссато ранен в голову.
Альбертино скривился.
– Трудно сказать, протухнут теперь мои мозги или нет. Я в состоянии писать, однако нужно, чтобы мою писанину кто-нибудь прочитал и удостоверился, что она не бессмысленна.
– Я с удовольствием прочту, – великодушно предложил Кангранде, садясь во главе стола. Справа от него оказался Гранде, слева – правитель Мантуи Пассерино Бонаццолси. Кангранде скользнул взглядом мимо последнего и остановился на младшем Карраре. – Марцилио, вино возле тебя.
Молодой Каррара с мрачным видом передал кувшин.
– Пожалуй, вам не понравится моя новая работа, – предупредил Муссато. – По сравнению с вашими емкими произведениями она кажется скучной и растянутой.
Улыбка внезапно осветила лицо Данте.
– Неужели? Думаю, вы прибедняетесь, мессэр Альбертино.
– Вы правы, мессэр Данте. В душе я уверен, что вещь получилась блестящая. Однако я должен вас поздравить – ваш «Ад», мессэр Данте, лучшая поэма со времен великого Гомера.
– Ну или по крайней мере со времен Вергилия, – поправил Данте. Кангранде нарочно определил ему место напротив Муссато, чтобы поэты могли поговорить на профессиональные темы. Едва усевшись, они обсудили canticles[31] и cantos,[32] издателей и переписчиков. Муссато не жалел слов, превознося произведения Данте, хотя Пьетро казалось, что он не совсем искренен. Гранде деловито переговаривался с Кангранде, а Пассерино Бонаццолси обернулся к Данте, чтобы похвалить «Ад»: